Василий Сигарев. Или Сигарев? Сигарев, Сигарев. Фамилию этого драматурга еще называют сбивчиво — не знают, как правильно будет. Он не просто пользуется популярностью, он уже гремит. Между прочим, лауреат шести престижных международных премий, автор более пятнадцати пьес — в свои-то двадцать шесть, — постановки которых идут и в Европе, и России. А наш заспанный городишка (почти по Гоголю получается) всё ещё ничего не слышит. Точнее, звон какой-то идёт (шумок легонькой), но вот где? В Петербурге критика канючит: «Нет, мол, у нас хорошей современной драматургии, подайте нам ее сюда на растерзание! Ну, подайте!.. Люди вы или кто?» И подали. «Василий Сигарев. Два вечера — два спектакля» — акция в «Русской антрепризе» имени Андрея Миронова. Первый — «Гупёшка» (премьера — 7 июля, постановка — Влад Фурман), второй — «Похищение» (премьера на следующий день, постановка — Валерий Гришко). О долгой сценической жизни данных постановок пока рано говорить, да и не к месту это. Сейчас мнение самого драматурга, наверное, прежде всего.
— Вчера* (*7 июля 2003 года) была пресс-конференция, и у Вас спросили про «Гупёшку»: то ли комедия, то ли трагедия. Вы ответили, что каждый спектакль может носить такой жанр, то есть ответили неопределенно. Но, тем не менее, чего же всё-таки больше в ваших пьесах, оптимизма или пессимизма? Света или темноты?
— То ли комедия, то ли трагедия — это наша жизнь, и не знаешь, что делать: то ли смеяться, то ли плакать. Смотришь на ситуацию и думаешь: вроде смешно… Вот, допустим… Дядька в белой горячке отпилил себе ногу – это же так страшно! Но я сижу и смеюсь почему-то. С одной стороны жутко, с другой – смешно. Может быть, у меня смех такой нездоровый? Но юмор должен обязательно присутствовать в любой пьесе. Без юмора нет театра, и драматургии тем более.
— Следуете ли Вы традициям?
— Я думаю, традиция просто в крови у нас… Традиция — это ведь не то, что ты прочитал, а то, что ты прожил. То есть наша жизнь — такая, что я не могу писать по-другому, как другой писатель. Если я пишу как Гоголь, значит, это не Гоголь меня научил, это жизнь сперва научила Гоголя, а потом научила меня.
— Можете ли Вы сказать, каков герой Вашей драматургии?
— Любимый герой — это, конечно, Максим из пьесы «Пластилин». Потому что он — это в чем-то я, мои близкие, друзья, самое дорогое, что есть во мне, в близких мне людях. А если говорить о каких-то общих чертах характера, о таком персонаже, который мог бы вас представить как драматурга? Это человек, который, может быть, в чем-то слабый, но он сильнее этого мира в своей Вселенной, в своей сути. Через свое тело, через свои внешние проявления он не может никак этого показать. Вы работаете не только как драматург, но и как режиссер. А что вы ставите, если не секрет? Я ставлю пьесу «Черное молоко». Свою пьесу? Почему не произведение другого автора? История так сложилась, что в екатеринбургском театре решили поставить мою пьесу «Черное молоко». Я им так и сказал, что не хочу, чтобы они испортили мне репутацию. Тогда я предложил им: «Давайте я поставлю пьесу сам». Вот так я стал режиссером. То есть, можно сказать, вы избрали режиссерское поприще несознательно? Да! Я потом вдруг испугался: «Как я буду ставить?!» И как выкрутились из ситуации? Легко ли проходили репетиции, ведь прежде всего нужно было придумать решение спектакля, тем более по собственной пьесе? Конечно! Но я придумал решение, придумал там еще много чего и пришел на репетиции. У нас пока прошло четыре репетиции всего лишь… Мы еще разбираем пьесу. И я сижу рядом с людьми, которые старше меня лет на двадцать — я там самый младший. Вот я сижу там и рассказываю им о жизни. И неудобно почему-то становится: они же прожили дольше, у них больше опыта, а они сидят тебя и слушают и тебе верят (смеется). Я, конечно, понимаю, что нельзя загадывать так надолго, но есть в планах привезти потом этот спектакль в Петербург? Ну… Я заканчиваю свою работу и все. Не буду заниматься судьбой спектакля. Может быть, как-то буду помогать… Но чтобы там договариваться о приезде на гастроли — нет, ведь это все театральные дела. А не видели ли Вы себя больше режиссером, чем драматургом? Нет, нет, нет! Я поставлю сейчас спектакль – посмотрим, что получится, и только потом можно будет об этом говорить. Как Вы считаете, в каких отношениях находятся драматургия и театр? Понятно, как драматургия влияет на театральное искусство. Но происходит ли обратный процесс? Обратный процесс? Все равно есть какой-то. Только я стараюсь из себя это гнать. Но, тем не менее, смотришь, что в театрах востребовано, и, конечно же, приходят заказы от режиссеров. Тяжело работать по заказу? Да нет, так же. Для меня заказ — это… Мне говорят, допустим: «Напиши пьесу «Пышка». Пожалуйста. Я уже вижу историю, просто свою историю вот в этом материале, в этой ситуации. И туда я забрасываю своих героев, свои какие-то идеи. То есть Вы просто берете костяк произведения, а все остальное — свое… Конечно, конечно! И то, что это заказ, меня не смущает.
— Вы — автор-одиночка. Не возникало желания поработать с кем-нибудь в соавторстве?
— Я работал в соавторстве. С Олегом Богаевым, тоже молодым драматургом. Сидели, прикалывались, ржали. А вот написать что-нибудь не по приколу… А-а! Нет, нет! Это мое личное, я туда никого не пускаю. Есть расхожее мнение, что режиссеры в большинстве своем не смотрят спектаклей своих коллег. А драматурги читают пьесы других современных драматургов? Я читаю. Может быть, назовете имена, которые особенно Вам импонируют? Олег Богаев, его последняя пьеса «Башмачник». Ваши пьесы поставлены на Западе. Что именно? «Пластилин», «Чёрное молоко»… Были ли какие-нибудь сложности с постановкой пьес заграницей? Ведь в своих произведениях Вы используете много сленга? А это уже сложности с переводом. Перевести адекватно, действительно, сложно. Как выходили из этой ситуации? Переводчик всегда находит какие-то варианты, я думаю. Вот сейчас переводят мою пьесу «Божьи коровки возвращаются на землю», и моя переводчица присылает мне письма – там столько вопросов! Я ей просто объясняю, что я имею в виду.
— Как выдумаете, почему Западу может быть интересна наша драматургия? То есть смогут ли люди с тем менталитетом понять Россию? Но ведь есть же человеческая сущность — она у всех одинаковая. Такой тоже общий вопрос родился. Вообще Ваши пьесы — они о чем?
— О людях. Я рассказчик. Я не придумываю себе ничего. Произошла какая-то история, мне охота ее рассказать — вот и всё. Я не ставлю себе никаких глобальных целей.
— О Вас много говорят, Вы знамениты. Почему тогда Ваши пьесы пришли в Петербург только после того, как были поставлены и на Западе, и в российской глубинке? А что вообще поставлено из современной драматургии в Петербурге?
— Просто, я, наверное, самый первый из современных драматургов, который пришел сюда. Можно, конечно, учесть Петрушевскую. Но «Московский хор» — пьеса, написанная давно… Есть ещё детские авторы.
— То есть Петербург чем-то отличается от других городов?
— Видимо, да. Связано, наверное, с тем, что здесь культурные корни огромные. Петербург менее восприимчив к современной драматургии, чем другие города, чем Запад? Современная драматургия – в ней всё-таки меньше искусства в общепринятом понимании этого слова. Если «искусство» — это красивое слово для Петербурга. Если «уродливо», то для эстетов это уже некрасиво. Для меня красиво чаще слово вовсе неприличное, я не могу писать диалоги людям литературным языком, потому что это неправда. Когда люди говорят литературным языком, мне не нравится, потому что в этом уже есть какая-то неестественность. Не может быть такого, чтобы человек специально нарабатывал свою речь, ведь речь должна быть настоящей.
— Как Вам вчерашний спектакль (имеется в виду «Гупешка», премьера которой состоялась 7 июня 2003 года)?
— Замечательно просто. Это один из лучших спектаклей, которые я видел. Впечатления самые-самые… Я даже не могу сказать, я не умею говорить о своих впечатлениях. Но это классный спектакль.
— Вопрос не по делу. Вы можете определить, в чем секрет Вашего успеха? То есть, чем Вы «покупаете» зрителя.
— Я, наверное, один из драматургов, который умеет передать живое слово. Это очень сложно на самом деле. Но я начинаю хвалить себя… Всё-всё! В пьесе живой язык очень важен. Я на самом деле не люблю многословие.
— Это видно: в Ваших пьесах монологов практически нет.
— Монологи я терпеть не могу по той причине, что это говорильня, и ничего не происходит.
— Есть ли какие-то планы постановок на телевидении, радио?..
— Планов было много, и, может быть… Но я, тьфу-тьфу-тьфу, (плюет через плечо) не хочу об этом говорить… Но… нет, всё-таки немного скажу. Были разговоры в Лондоне. Мне намекали, что, может быть, по моей пьесе «Пластилин» будет сделан фильм. И, возможно, вроде бы даже режиссером будет Эмир Кустурица.
— Дай Бог Вам удачи. Будем держать за Вас кулаки… У Вас есть сайт в Интернете. Читаете ли Вы Гостевую книгу и отвечаете ли на вопросы?
— Иногда да, иногда нет. Если люди просто прикалываются, — а это сразу видно, — то, естественно, не отвечаю.
— И, наверное, последний вопрос. Тяжело ли быть драматургом, и почему Вы избрали для себя именно это поприще?
— Драматургом быть так хорошо! Наверное, это самая лучшая профессия в мире.
Особая благодарность за организацию интервью Елене Вестергольм, заведующей литературной частью «Русской антрепризы» имени Андрея Миронова.
Примечания редактора сайта
* Настоящее интервью Юлии Семёновой с Василием Сигаревым публикуется впервые на страницах нашего сайта.
— Вчера* (*7 июля 2003 года) была пресс-конференция, и у Вас спросили про «Гупёшку»: то ли комедия, то ли трагедия. Вы ответили, что каждый спектакль может носить такой жанр, то есть ответили неопределенно. Но, тем не менее, чего же всё-таки больше в ваших пьесах, оптимизма или пессимизма? Света или темноты?
— То ли комедия, то ли трагедия — это наша жизнь, и не знаешь, что делать: то ли смеяться, то ли плакать. Смотришь на ситуацию и думаешь: вроде смешно… Вот, допустим… Дядька в белой горячке отпилил себе ногу – это же так страшно! Но я сижу и смеюсь почему-то. С одной стороны жутко, с другой – смешно. Может быть, у меня смех такой нездоровый? Но юмор должен обязательно присутствовать в любой пьесе. Без юмора нет театра, и драматургии тем более.
— Следуете ли Вы традициям?
— Я думаю, традиция просто в крови у нас… Традиция — это ведь не то, что ты прочитал, а то, что ты прожил. То есть наша жизнь — такая, что я не могу писать по-другому, как другой писатель. Если я пишу как Гоголь, значит, это не Гоголь меня научил, это жизнь сперва научила Гоголя, а потом научила меня.
— Можете ли Вы сказать, каков герой Вашей драматургии?
— Любимый герой — это, конечно, Максим из пьесы «Пластилин». Потому что он — это в чем-то я, мои близкие, друзья, самое дорогое, что есть во мне, в близких мне людях. А если говорить о каких-то общих чертах характера, о таком персонаже, который мог бы вас представить как драматурга? Это человек, который, может быть, в чем-то слабый, но он сильнее этого мира в своей Вселенной, в своей сути. Через свое тело, через свои внешние проявления он не может никак этого показать. Вы работаете не только как драматург, но и как режиссер. А что вы ставите, если не секрет? Я ставлю пьесу «Черное молоко». Свою пьесу? Почему не произведение другого автора? История так сложилась, что в екатеринбургском театре решили поставить мою пьесу «Черное молоко». Я им так и сказал, что не хочу, чтобы они испортили мне репутацию. Тогда я предложил им: «Давайте я поставлю пьесу сам». Вот так я стал режиссером. То есть, можно сказать, вы избрали режиссерское поприще несознательно? Да! Я потом вдруг испугался: «Как я буду ставить?!» И как выкрутились из ситуации? Легко ли проходили репетиции, ведь прежде всего нужно было придумать решение спектакля, тем более по собственной пьесе? Конечно! Но я придумал решение, придумал там еще много чего и пришел на репетиции. У нас пока прошло четыре репетиции всего лишь… Мы еще разбираем пьесу. И я сижу рядом с людьми, которые старше меня лет на двадцать — я там самый младший. Вот я сижу там и рассказываю им о жизни. И неудобно почему-то становится: они же прожили дольше, у них больше опыта, а они сидят тебя и слушают и тебе верят (смеется). Я, конечно, понимаю, что нельзя загадывать так надолго, но есть в планах привезти потом этот спектакль в Петербург? Ну… Я заканчиваю свою работу и все. Не буду заниматься судьбой спектакля. Может быть, как-то буду помогать… Но чтобы там договариваться о приезде на гастроли — нет, ведь это все театральные дела. А не видели ли Вы себя больше режиссером, чем драматургом? Нет, нет, нет! Я поставлю сейчас спектакль – посмотрим, что получится, и только потом можно будет об этом говорить. Как Вы считаете, в каких отношениях находятся драматургия и театр? Понятно, как драматургия влияет на театральное искусство. Но происходит ли обратный процесс? Обратный процесс? Все равно есть какой-то. Только я стараюсь из себя это гнать. Но, тем не менее, смотришь, что в театрах востребовано, и, конечно же, приходят заказы от режиссеров. Тяжело работать по заказу? Да нет, так же. Для меня заказ — это… Мне говорят, допустим: «Напиши пьесу «Пышка». Пожалуйста. Я уже вижу историю, просто свою историю вот в этом материале, в этой ситуации. И туда я забрасываю своих героев, свои какие-то идеи. То есть Вы просто берете костяк произведения, а все остальное — свое… Конечно, конечно! И то, что это заказ, меня не смущает.
— Вы — автор-одиночка. Не возникало желания поработать с кем-нибудь в соавторстве?
— Я работал в соавторстве. С Олегом Богаевым, тоже молодым драматургом. Сидели, прикалывались, ржали. А вот написать что-нибудь не по приколу… А-а! Нет, нет! Это мое личное, я туда никого не пускаю. Есть расхожее мнение, что режиссеры в большинстве своем не смотрят спектаклей своих коллег. А драматурги читают пьесы других современных драматургов? Я читаю. Может быть, назовете имена, которые особенно Вам импонируют? Олег Богаев, его последняя пьеса «Башмачник». Ваши пьесы поставлены на Западе. Что именно? «Пластилин», «Чёрное молоко»… Были ли какие-нибудь сложности с постановкой пьес заграницей? Ведь в своих произведениях Вы используете много сленга? А это уже сложности с переводом. Перевести адекватно, действительно, сложно. Как выходили из этой ситуации? Переводчик всегда находит какие-то варианты, я думаю. Вот сейчас переводят мою пьесу «Божьи коровки возвращаются на землю», и моя переводчица присылает мне письма – там столько вопросов! Я ей просто объясняю, что я имею в виду.
— Как выдумаете, почему Западу может быть интересна наша драматургия? То есть смогут ли люди с тем менталитетом понять Россию? Но ведь есть же человеческая сущность — она у всех одинаковая. Такой тоже общий вопрос родился. Вообще Ваши пьесы — они о чем?
— О людях. Я рассказчик. Я не придумываю себе ничего. Произошла какая-то история, мне охота ее рассказать — вот и всё. Я не ставлю себе никаких глобальных целей.
— О Вас много говорят, Вы знамениты. Почему тогда Ваши пьесы пришли в Петербург только после того, как были поставлены и на Западе, и в российской глубинке? А что вообще поставлено из современной драматургии в Петербурге?
— Просто, я, наверное, самый первый из современных драматургов, который пришел сюда. Можно, конечно, учесть Петрушевскую. Но «Московский хор» — пьеса, написанная давно… Есть ещё детские авторы.
— То есть Петербург чем-то отличается от других городов?
— Видимо, да. Связано, наверное, с тем, что здесь культурные корни огромные. Петербург менее восприимчив к современной драматургии, чем другие города, чем Запад? Современная драматургия – в ней всё-таки меньше искусства в общепринятом понимании этого слова. Если «искусство» — это красивое слово для Петербурга. Если «уродливо», то для эстетов это уже некрасиво. Для меня красиво чаще слово вовсе неприличное, я не могу писать диалоги людям литературным языком, потому что это неправда. Когда люди говорят литературным языком, мне не нравится, потому что в этом уже есть какая-то неестественность. Не может быть такого, чтобы человек специально нарабатывал свою речь, ведь речь должна быть настоящей.
— Как Вам вчерашний спектакль (имеется в виду «Гупешка», премьера которой состоялась 7 июня 2003 года)?
— Замечательно просто. Это один из лучших спектаклей, которые я видел. Впечатления самые-самые… Я даже не могу сказать, я не умею говорить о своих впечатлениях. Но это классный спектакль.
— Вопрос не по делу. Вы можете определить, в чем секрет Вашего успеха? То есть, чем Вы «покупаете» зрителя.
— Я, наверное, один из драматургов, который умеет передать живое слово. Это очень сложно на самом деле. Но я начинаю хвалить себя… Всё-всё! В пьесе живой язык очень важен. Я на самом деле не люблю многословие.
— Это видно: в Ваших пьесах монологов практически нет.
— Монологи я терпеть не могу по той причине, что это говорильня, и ничего не происходит.
— Есть ли какие-то планы постановок на телевидении, радио?..
— Планов было много, и, может быть… Но я, тьфу-тьфу-тьфу, (плюет через плечо) не хочу об этом говорить… Но… нет, всё-таки немного скажу. Были разговоры в Лондоне. Мне намекали, что, может быть, по моей пьесе «Пластилин» будет сделан фильм. И, возможно, вроде бы даже режиссером будет Эмир Кустурица.
— Дай Бог Вам удачи. Будем держать за Вас кулаки… У Вас есть сайт в Интернете. Читаете ли Вы Гостевую книгу и отвечаете ли на вопросы?
— Иногда да, иногда нет. Если люди просто прикалываются, — а это сразу видно, — то, естественно, не отвечаю.
— И, наверное, последний вопрос. Тяжело ли быть драматургом, и почему Вы избрали для себя именно это поприще?
— Драматургом быть так хорошо! Наверное, это самая лучшая профессия в мире.
Особая благодарность за организацию интервью Елене Вестергольм, заведующей литературной частью «Русской антрепризы» имени Андрея Миронова.
Примечания редактора сайта
* Настоящее интервью Юлии Семёновой с Василием Сигаревым публикуется впервые на страницах нашего сайта.
