Свалился с Луны и не ушибся. А наоборот, очень мягко приземлился на театр «Royal Cort», на сцене которого играли Мадонна, Гвинет Пэлтроу, Николь Кидман.
Драматический театр начинается с драмы — на то он и драматический. И современный драматический театр требует подпитки именно современной драматургией. Иначе — тысячи фантазий на тему «Чайки», что и происходит. Но вот началось-таки вторжение «молодой современной драматургии» на театральные подмостки Петербурга. Приехал стильный тихий юноша из Екатеринбурга. Титулованный. За пьесу «Пластилин» этот юноша был удостоен самой престижной театральной премии Великобритании Evening Standard Award в номинации «самый многообещающий драматург». За тот же «Пластилин» —премий «Антибуккер» и «Дебют».
Зовут «самого многообещающего драматурга» Василий Сигарев. Ему всего двадцать шесть.Родился Сигарев в Верхней Салде, что в Свердловской области. Папа — электрик, а мама «где только не работала, какая-то текстильщица она».
Сигарев документирует свою эпоху, используя в пьесах те образы, которые окружали его с детства. А окружали его люди, которых бытовуха превратила в чудовищ, пожирающих друг друга. И все-таки, сигаревские чудовища в тайне ждут поцелуя принцессы, «другого мира, лучшего, светлого», в общем, того чуда, что вернет им человеческий облик.
— Многие твои пьесы базируются на семейных отношениях — расскажи о своих близких. Есть ли какие-то прототипы у твоих персонажей?
— Очень многое, конечно, с мамы, с папы списано. Мама иногда читает, материт меня жутко за то, что выставил ее на всеобщее обозрение. А это же интересно. Вот они там ругаются, а мне интересно наблюдать. Это смешно. Мне смешно, и я хочу, чтобы людям тоже было смешно
— Как ты учился в школе?
— Меня не хотели брать в старшие классы. Я чуть-ли не на коленях стоял, умолял, чтобы взяли. Но, когда я писал сочинения, их читали во всех классах. Я издевался над учителями — придумывал эпиграф и автора.«Читали такого автора?» «Да, читал» «А я не читал. Его не существует».А когда учился в пединституте на кафедре биологии и химии, сделал пластилиновый член, дал брату, он его в школе показал, за что был выгнан — это история из «Пластилина».Потом как-то увидел объявление «Объявляется набор. Преподавание ведется по программе литературного института им. Горького»…
— Писал в детстве стихи?
— Нет. Я писал песни всякие матерные. Подражал «Сектору газа». У нас была группа своя – мы стучали на кастрюлях и пели. А еще с самого детства писал рассказы, повести даже. Потом поступил в театральный институт к Коляде, Коляда сказал, что надо писать пьесы. Оп, а что это такое, спрашиваю. Вот тебе «Гамлет», почитай. Потом я написал пьесу «Метель» по Пушкину, и ее сразу же поставили. Я до этого в театре ни разу не был. Первый раз в театре я оказался на премьере своей пьесы. Я жил в городе, где не было театра, и не знал, что это такое.
— Ну и как тебе театр?
— Первый раз мне не понравилось, честное слово, то, что они делают с моим текстом. Дураки какие-то ходят, кривляются…
— Как можно писать для театра, и не знать что такое театр?
— Есть интуитивное чувство, когда знаешь, что по-другому это сделать нельзя. У меня все на интуиции. Единственное от чего интуиция не спасает — это от грамматических ошибок, а я их делаю очень много.
— Чему тебя научил Коляда?
— Научить писать невозможно. Он подопнул меня немного, дал толчок.
— Сейчас твои пьесы ставят в лондонском “Royal Cort”,тебе заказывают тексты европейские театры, не говоря уже о внимании столичной публике к «Пластилину» в постановке Кирилла Серебрянникова. Востребован, можно сказать знаменит…
— Меня узнают в каких-то местах. Ко мне подходят какие-то незнакомые люди, начинают спрашивать о чем-то. Нажмите, чтобы увидеть большую картинку А я бы не хотел, чтобы ко мне прислушивались, я не хочу иметь какое-то влияние на людей как личность. Я вообще-то не даю интервью. Чтобы это делать, надо чтобы что-нибудь случилось. В Екатеринбурге меня вообще никто не читает, и никто не считается со мной. Меня, например, не пускают в театр Драмы за хулиганство. Я прихожу иногда в театр и забираю с собой актеров на сабантуйчики, потом они на спектакли не выходят. Меня ни разу не приглашали в СТД, ни разу не приглашали в Союз писателей. Я и сам, в общем, не хочу, но ради приличия…Это я так жалуюсь. Я даже не могу телефон поставить в квартире. Я просил даже министра культуры. Было какое-то мероприятие. Я подошел. Мне сказали: обратитесь к помощнику, запишитесь на прием. Хожу, хожу, уже пол-года, телефон не могу выбить.
— Собираешься завоевать мир?
— Да нет, пока все мелко. Надо разобраться с текущими делами: закончить «Парфюмера», закончить спектакль «Черное молоко», который я ставлю в Екатеринбурге. Много всего в жизни. Не до грандиозных планов. Все само собой будет идти, если просто дело делать.
— Ты живешь в Екатеринбурге. Не думаешь о Лондоне, Москве, Петербурге?
— Нет, о Лондоне я точно не думаю. О Москве я подумываю какое-то время. В Москве — связи. В принципе, писать можно хоть на Луне.
— А как на счет Петербурга?
— Мы же дети каменных джунглей (я про себя говорю). Мне не очень привычно, комфортно в таких городах. Здесь всё не мое. Я это вижу, и это другое, чье-то чужое. Я бы не смог здесь жить. Нет, я бы привык, конечно, но вот так вот решиться и приехать сюда было-бы очень трудно. Вычурная архитектура. Авторская. Для меня все дома здесь похожи один на другой. Красиво, конечно, но это не моя красота. Я, например, не люблю классические картины. Хожу по Национальной Галерее в Лондоне и не могу понять, почему любят люди это искусство, в обморок падают. Я люблю Гойю, например. Потому что в его образах, в его портретах есть такая сила…А Леонардо да Винчи я не понимаю. Не понимаю, от чего тут люди прутся…Я люблю по магазинам ходить. В Лондоне я пять дней подряд ездил на Оксфорд стрит, и ходил, ходил, ходил по магазинам. Я люблю долго выбирать одежду. Даже когда по Национальной галерее хожу, думаю — да, пойду я, лучше на Оксфорд стрит.
Да…Искусство делают не эстеты, эстеты его смакуют, перетирают , критикуют, в общем. И вот вам доказательство. Сигарев, похоже, действительно свалился с Луны. С чёрной такой Луны, на которой обитают несчастные люди, сами не понимающие, насколько они несчастны.
— Тебя часто называют «чернушником». Скажи, где она, эта грань между чернухой и «правдой жизни»?
— Живут же люди, и в них есть и черное, и белое, а если из человека вычленять только хорошее, только светлое, показывать такие одногранные, плоские, фанерные манекены — это будет уже «белуха», вот и все. Для меня главное в искусстве, чтобы все было объемно. И если ты описываешь человека, это должна быть уже целая вселенная.
— Расскажи, о своих приоритетах в современной литературе…
— Я этого сделать не смогу потому, что я не много читаю. Из того, что читал — Михаил Кононов, «Голая Пионерка».
— А «Войну и мир» читал?
— Нет. Я пытался, но не получилось.
— Ты сейчас делаешь для МХАТа инсценировку по «Парфюмеру»…*
— Я никогда не делаю инсценировку. Я пишу свою пьесу из того, что есть. В данном случае – это «Парфюмер» Зюскинда. Для меня самое главное — то, чего нет в «Парфюмере» Зюскинда. Герой Зюскинда — эдакий злодей. Я же показываю гения, который живет в другом измерении, нежели чем мы, и когда это измерение накладывается на наше, то вдруг наша жизнь становится иной, странной. А гений в нашем измерении существовать не может. И когда его съедает это измерение, то наш мир становится пустым и плоским. А, на самом деле, когда я пишу, то я просто рассказываю историю. Я — рассказчик. А все эти идеи уже приходится придумывать позже.
Пьесы Сигарева нашли себе место в театре «Русская fнтреприза» им. Андрея Миронова. Труппа закрывает сезон проектом «Василий Сигарев. Два вечера — две премьеры». Первый спектакль, «Гупёшка», поставлен Владом Фурманом по самой неожиданной, тяготеющей к театру абсурда пьесе Сигарева. А «Похищение» — просто весёлая чёрная комедия, в лучших традициях этого жанра.
Сигарева стоит просто читать, ведь значительное место в его пьесах отведено комментариям, которые практически невозможно адаптировать к сцене (разве что впрямую, как это сделал Валерий Гришко в спектакле «Похищение»)
Говорят, что Сигарев вернул на сцену современную жизнь. Не знаю, не знаю, насколько она современна. Малиновые пиджаки и челноки — персонажи вчерашнего дня. Вымерли они уже, улетели на «чёрную луну». Зато, есть в его пьесах что-то, что сам автор называет «свыше». Что-то, благодаря чему прощаешь автору и ненормативную лексику, и зверский натурализм, бьющий по нервам, и пафосный катарсис, и жизнеописания, вызывающие стойкое отвращение к человекообразным.**
Пьесы Сигарева можно прочитать, зайдя на Персональный сайт драматурга http://sigarev.narod.ru/. Слабонервным противопоказано.
Примечания администратора сайта Лены Вестергольм
*Инсценировку Василия Сигарева «Парфюмер», над которой он начинал работу летом 2003 года для МХАТа, сегодня тоже можно прочитать на его сайте, с пометкой «не для постановки в театрах» .
** Настоящее интервью Мариши Орловой было подготовлено для журнала «Активист», однако, опубликовано не было. Впервые публикуется на страницах нашего сайта.
Драматический театр начинается с драмы — на то он и драматический. И современный драматический театр требует подпитки именно современной драматургией. Иначе — тысячи фантазий на тему «Чайки», что и происходит. Но вот началось-таки вторжение «молодой современной драматургии» на театральные подмостки Петербурга. Приехал стильный тихий юноша из Екатеринбурга. Титулованный. За пьесу «Пластилин» этот юноша был удостоен самой престижной театральной премии Великобритании Evening Standard Award в номинации «самый многообещающий драматург». За тот же «Пластилин» —премий «Антибуккер» и «Дебют».
Зовут «самого многообещающего драматурга» Василий Сигарев. Ему всего двадцать шесть.Родился Сигарев в Верхней Салде, что в Свердловской области. Папа — электрик, а мама «где только не работала, какая-то текстильщица она».
Сигарев документирует свою эпоху, используя в пьесах те образы, которые окружали его с детства. А окружали его люди, которых бытовуха превратила в чудовищ, пожирающих друг друга. И все-таки, сигаревские чудовища в тайне ждут поцелуя принцессы, «другого мира, лучшего, светлого», в общем, того чуда, что вернет им человеческий облик.
— Многие твои пьесы базируются на семейных отношениях — расскажи о своих близких. Есть ли какие-то прототипы у твоих персонажей?
— Очень многое, конечно, с мамы, с папы списано. Мама иногда читает, материт меня жутко за то, что выставил ее на всеобщее обозрение. А это же интересно. Вот они там ругаются, а мне интересно наблюдать. Это смешно. Мне смешно, и я хочу, чтобы людям тоже было смешно
— Как ты учился в школе?
— Меня не хотели брать в старшие классы. Я чуть-ли не на коленях стоял, умолял, чтобы взяли. Но, когда я писал сочинения, их читали во всех классах. Я издевался над учителями — придумывал эпиграф и автора.«Читали такого автора?» «Да, читал» «А я не читал. Его не существует».А когда учился в пединституте на кафедре биологии и химии, сделал пластилиновый член, дал брату, он его в школе показал, за что был выгнан — это история из «Пластилина».Потом как-то увидел объявление «Объявляется набор. Преподавание ведется по программе литературного института им. Горького»…
— Писал в детстве стихи?
— Нет. Я писал песни всякие матерные. Подражал «Сектору газа». У нас была группа своя – мы стучали на кастрюлях и пели. А еще с самого детства писал рассказы, повести даже. Потом поступил в театральный институт к Коляде, Коляда сказал, что надо писать пьесы. Оп, а что это такое, спрашиваю. Вот тебе «Гамлет», почитай. Потом я написал пьесу «Метель» по Пушкину, и ее сразу же поставили. Я до этого в театре ни разу не был. Первый раз в театре я оказался на премьере своей пьесы. Я жил в городе, где не было театра, и не знал, что это такое.
— Ну и как тебе театр?
— Первый раз мне не понравилось, честное слово, то, что они делают с моим текстом. Дураки какие-то ходят, кривляются…
— Как можно писать для театра, и не знать что такое театр?
— Есть интуитивное чувство, когда знаешь, что по-другому это сделать нельзя. У меня все на интуиции. Единственное от чего интуиция не спасает — это от грамматических ошибок, а я их делаю очень много.
— Чему тебя научил Коляда?
— Научить писать невозможно. Он подопнул меня немного, дал толчок.
— Сейчас твои пьесы ставят в лондонском “Royal Cort”,тебе заказывают тексты европейские театры, не говоря уже о внимании столичной публике к «Пластилину» в постановке Кирилла Серебрянникова. Востребован, можно сказать знаменит…
— Меня узнают в каких-то местах. Ко мне подходят какие-то незнакомые люди, начинают спрашивать о чем-то. Нажмите, чтобы увидеть большую картинку А я бы не хотел, чтобы ко мне прислушивались, я не хочу иметь какое-то влияние на людей как личность. Я вообще-то не даю интервью. Чтобы это делать, надо чтобы что-нибудь случилось. В Екатеринбурге меня вообще никто не читает, и никто не считается со мной. Меня, например, не пускают в театр Драмы за хулиганство. Я прихожу иногда в театр и забираю с собой актеров на сабантуйчики, потом они на спектакли не выходят. Меня ни разу не приглашали в СТД, ни разу не приглашали в Союз писателей. Я и сам, в общем, не хочу, но ради приличия…Это я так жалуюсь. Я даже не могу телефон поставить в квартире. Я просил даже министра культуры. Было какое-то мероприятие. Я подошел. Мне сказали: обратитесь к помощнику, запишитесь на прием. Хожу, хожу, уже пол-года, телефон не могу выбить.
— Собираешься завоевать мир?
— Да нет, пока все мелко. Надо разобраться с текущими делами: закончить «Парфюмера», закончить спектакль «Черное молоко», который я ставлю в Екатеринбурге. Много всего в жизни. Не до грандиозных планов. Все само собой будет идти, если просто дело делать.
— Ты живешь в Екатеринбурге. Не думаешь о Лондоне, Москве, Петербурге?
— Нет, о Лондоне я точно не думаю. О Москве я подумываю какое-то время. В Москве — связи. В принципе, писать можно хоть на Луне.
— А как на счет Петербурга?
— Мы же дети каменных джунглей (я про себя говорю). Мне не очень привычно, комфортно в таких городах. Здесь всё не мое. Я это вижу, и это другое, чье-то чужое. Я бы не смог здесь жить. Нет, я бы привык, конечно, но вот так вот решиться и приехать сюда было-бы очень трудно. Вычурная архитектура. Авторская. Для меня все дома здесь похожи один на другой. Красиво, конечно, но это не моя красота. Я, например, не люблю классические картины. Хожу по Национальной Галерее в Лондоне и не могу понять, почему любят люди это искусство, в обморок падают. Я люблю Гойю, например. Потому что в его образах, в его портретах есть такая сила…А Леонардо да Винчи я не понимаю. Не понимаю, от чего тут люди прутся…Я люблю по магазинам ходить. В Лондоне я пять дней подряд ездил на Оксфорд стрит, и ходил, ходил, ходил по магазинам. Я люблю долго выбирать одежду. Даже когда по Национальной галерее хожу, думаю — да, пойду я, лучше на Оксфорд стрит.
Да…Искусство делают не эстеты, эстеты его смакуют, перетирают , критикуют, в общем. И вот вам доказательство. Сигарев, похоже, действительно свалился с Луны. С чёрной такой Луны, на которой обитают несчастные люди, сами не понимающие, насколько они несчастны.
— Тебя часто называют «чернушником». Скажи, где она, эта грань между чернухой и «правдой жизни»?
— Живут же люди, и в них есть и черное, и белое, а если из человека вычленять только хорошее, только светлое, показывать такие одногранные, плоские, фанерные манекены — это будет уже «белуха», вот и все. Для меня главное в искусстве, чтобы все было объемно. И если ты описываешь человека, это должна быть уже целая вселенная.
— Расскажи, о своих приоритетах в современной литературе…
— Я этого сделать не смогу потому, что я не много читаю. Из того, что читал — Михаил Кононов, «Голая Пионерка».
— А «Войну и мир» читал?
— Нет. Я пытался, но не получилось.
— Ты сейчас делаешь для МХАТа инсценировку по «Парфюмеру»…*
— Я никогда не делаю инсценировку. Я пишу свою пьесу из того, что есть. В данном случае – это «Парфюмер» Зюскинда. Для меня самое главное — то, чего нет в «Парфюмере» Зюскинда. Герой Зюскинда — эдакий злодей. Я же показываю гения, который живет в другом измерении, нежели чем мы, и когда это измерение накладывается на наше, то вдруг наша жизнь становится иной, странной. А гений в нашем измерении существовать не может. И когда его съедает это измерение, то наш мир становится пустым и плоским. А, на самом деле, когда я пишу, то я просто рассказываю историю. Я — рассказчик. А все эти идеи уже приходится придумывать позже.
Пьесы Сигарева нашли себе место в театре «Русская fнтреприза» им. Андрея Миронова. Труппа закрывает сезон проектом «Василий Сигарев. Два вечера — две премьеры». Первый спектакль, «Гупёшка», поставлен Владом Фурманом по самой неожиданной, тяготеющей к театру абсурда пьесе Сигарева. А «Похищение» — просто весёлая чёрная комедия, в лучших традициях этого жанра.
Сигарева стоит просто читать, ведь значительное место в его пьесах отведено комментариям, которые практически невозможно адаптировать к сцене (разве что впрямую, как это сделал Валерий Гришко в спектакле «Похищение»)
Говорят, что Сигарев вернул на сцену современную жизнь. Не знаю, не знаю, насколько она современна. Малиновые пиджаки и челноки — персонажи вчерашнего дня. Вымерли они уже, улетели на «чёрную луну». Зато, есть в его пьесах что-то, что сам автор называет «свыше». Что-то, благодаря чему прощаешь автору и ненормативную лексику, и зверский натурализм, бьющий по нервам, и пафосный катарсис, и жизнеописания, вызывающие стойкое отвращение к человекообразным.**
Пьесы Сигарева можно прочитать, зайдя на Персональный сайт драматурга http://sigarev.narod.ru/. Слабонервным противопоказано.
Примечания администратора сайта Лены Вестергольм
*Инсценировку Василия Сигарева «Парфюмер», над которой он начинал работу летом 2003 года для МХАТа, сегодня тоже можно прочитать на его сайте, с пометкой «не для постановки в театрах» .
** Настоящее интервью Мариши Орловой было подготовлено для журнала «Активист», однако, опубликовано не было. Впервые публикуется на страницах нашего сайта.
