Сергей Викторович Русскин недавно отметил свой юбилей. Он любезно рассказал нам об актерской профессии, о славе и о смысле жизни, оставляя без комментариев вопросы по поводу национальной рыбалки и охоты.
— Сергей Викторович, то, что вы стали актером, случайность или нет?
— Мне пришлось с родителями много переезжать. Мы жили на границе Украины, Молдавии и Румынии. Папа — военный, мама — медсестра. У них нет высшего образования, и в детстве меня в театр не водили. Даже в школе не было никаких театральных кружков... Но вот бывает такое: человек живет — живет, а потом возникают какие-то жизненные испытания, и все меняется.
— Вы ведь еще и в «Корабелке» успели поучиться до того, как пришли поступать в ЛГИТМиК?
— После школы я поступил в Николаевский кораблестроительный институт. Никакие кружки и секции не посещал, гулять, в принципе, было неинтересно. Я, в общем, был «маменькиным сынком», и все время находился дома. И вот в этом Кораблестроительном институте в Николаеве пришлось оторваться от родителей, попасть в общагу, где тебя учат пить, курить, — такая суровая школа жизни. Когда я перевелся в Ленинградский кораблестроительный, то стал участвовать в студенческой самодеятельности. Основной нашей задачей было готовить праздники весны на Лоцманской, капустники.
— Вы поступили на курс к Георгию Александровичу Товстоногову. Что это за школа?
— Замечательная школа русской театральной традиции. Мне повезло, что я учился у Товстоногова. Школа — тот актерский инструмент, посредством которого вы эту жизнь и вскрываете. Я всегда воспринимаю себя в предлагаемых обстоятельствах — и как актер, и как зритель. Например,вот сейчас: я приехал на велосипеде, мне 50 лет, я выдвинут на «Софит». Все эти предлагаемые обстоятельства на меня воздействуют, и в этот момент я их изучаю и отслеживаю, как отслеживаю и изучаю вас. А школа дает инструменты, посредством которых я вас изучаю. Все это происходит непроизвольно.
— Когда вспоминаете своего учителя?
— Когда читаю какую-то пьесу или спектакль смотрю, всегда вспоминаю. Допустим, вот Някрошюса вы смотрели? «Песнь песней» — разве театр? По Товстоногову это называлось просто: «зачины». То есть вы берете четверостишие и на него придумываете историю.
— На вас влияет то, что вы — актер комедийный?
— Да, это имеет значение. Но комические актеры в жизни — люди тяжелые, трагические, потому что театр — это качели. Чем трагичнее человек в жизни, тем он будет смешнее на сцене. Через высмеивание своих трагических сторон он реализует себя и освобождается от комплексов... Искусство нам нужно для освобождения.
— Какая роль вам подходит для «освобождения»?
— Ну, допустим, все говорят, что я просто рожден для роли Иудушки в «Господах Головлевых». То есть Иудушка — это я. Я и сейчас разговариваю, как Иудушка! А в другой раз — как кто-то другой. Все зависит от того, кого я вижу перед собой.
— Вы считаетесь комедийным актером, но успели сыграть короля Лира, Креонта в «Антигоне». Что это был за опыт?
— Это были необходимые для меня роли. Креонта я играл в Театре «Перекресток», спектакль ставила немецкая команда. Необычный опыт: ты приходишь на репетицию, тебе выдается текст, а в нем расписано все, что ты должен делать, а вокруг — пустое пространство. Это совершенно другая школа. А Лира я сыграл в Нью-Йорке, в одном из off-бродвейских театров. Тоже важный для меня опыт.
— Вы примеряли на себя также роль театрального педагога...
— Я решил не заниматься преподаванием, потому что и жизнь, и театр не соответствуют нашим идиллическим представлениям о них. Вот ты их учишь — учишь, а на самом деле — обманываешь. Но если ты с первого курса начинаешь студентам показывать, каков театр на самом деле, то у них к третьему курсу уже вырабатывается цинизм. Это ведь дети, они еще нестойкие. У них еще нет мировоззрения, и им неинтересно задаваться вопросами: какова их схема мира? что такое душа? что происходит с человеком после смерти? Им неинтересно отвечать на самый главный вопрос — почему мы именно такие, а не другие? Нажмите, чтобы увидеть большую картинку
— В чем, по-вашему, состоит актерское призвание?
— Сейчас человек идет в театр в основном за развлечением. Он приходит развлекаться, а мы ему предлагаем духовную работу, и тогда у него слезы появляются, и эти слезы очищают его. Мы, актеры, — ассенизаторы, мы чистим душу. Актерское призвание — очищать и нести свет. Вы как бы заходите в комнату, включаете свет — и все становится видно, вот что такое свет. А студенты приходят не за этим. Они чисты, но их чистота — на уровне сентиментальности, это наивная чистота. Это влюбленность, а не любовь — я имею в виду любовь к профессии. Я очень рад, что пришел к Товстоногову, когда мне было уже тридцать лет, и у меня уже был жизненный опыт, и никакое разочарование не могло меня разуверить в святости искусства. Не должно быть разочарования в главном — что театр непобедим, театр свят. А мастер, помимо того что дает школу, выделывает еще и душу. Но это очень сложно.
— В одном интервью вы говорите, что «искусство — это легко», а получается, что не так уж легко...
— Искусство должно быть легким! Для мастера, для «выделывальщика» искусство — это сложно, а для зрителя оно должно быть легким! Так же, как Библия, которая на любом уровне доходит. Зритель приходит развлекаться, а мы в эту легкость спектаклей закладываем огромную сложность восприятия мира. А это — ох, как сложно! Но нельзя думать о том, что это сложно. Представьте, что случилось бы, если б каждая мать задумывалась, как сложно воспитать ребенка, — никто бы не рожал! Но все рожают, потому что наивны, и потому что любовь и жажда жизни пробивают все преграды (конечно, если это настоящая любовь).
— Вы когда-то сказали, что разговариваете в спектакле не только с партнером, но и со своим личным космосом. А это вам удается легко?
— Если вы играете по-настоящему и входите в роль, то возникает ощущение, что не вы играете, а на вас кто-то играет. Вы играете все вроде бы известное и вдруг замечаете, что возникают жесты и интонации, которые не были вами задуманы. Это то, по чему можно ощутить, что ты вдохновлен, и само это слово «вдохновение» родственно слову «вдох» и связано с понятием «душа». Значит, в момент вдохновения вы так развили свое ощущение роли, находитесь в таком эмоциональном потоке, что вдруг чувствуете, как из вас что-то произрастает. Вдохновение — то, что равняет меня с Господом. Человек именно так должен осознавать свою божественную природу. Вот зачем нам нужен театр. А смысл человеческой жизни как раз в том, чтобы приблизиться к Богу.
— Вам нравится, что вы знамениты?
— Нравится. И это ужасно. Я к этому привязан. Знаете, какой у меня сразу страх появляется при мысли: а вдруг слава уйдет?
— Если родственникам не нравится то, что вы сыграли, вы обижаетесь?
— Если я знаю, что человек не хочет меня унизить или обидеть, то я прислушиваюсь. Товстоногов предупреждал, что если к тебе подходит артист и говорит: «Потрясающе сыграл!» — знай, — это провал.
— Как вы относитесь к театральной критике?
— Если в Москве кто-то провалил спектакль, то уже на следующий день об этом будет написано. А у нас, например, никакой критики по поводу спектакля «Господа Г...» я еще не видел, хотя спектаклю уже год.
— Что вы сейчас репетируете? О чем мечтаете?
— Сейчас ничего не репетирую, и этому очень рад. Снимаюсь в кино. А мечта очень простая — стать медийным артистом: зарядиться в обойму, чтобы тебя вращали. Деньги нужны, нужна свобода, нужна слава, нужно, чтобы тебя потребляли. Это все ужасно пошло, но необходимо, чтобы быть независимым, свободным и чтобы тебя слушали.
— А о чем вы хотите рассказать?
— О своем пути.
Р.S. Лауреатом премии «Золотой софит-2005 в номинации «Лучшая мужская роль» назван актер С. Русскин. За роль Иудушки Головлева в спектакле «Господа Г...»
— Сергей Викторович, то, что вы стали актером, случайность или нет?
— Мне пришлось с родителями много переезжать. Мы жили на границе Украины, Молдавии и Румынии. Папа — военный, мама — медсестра. У них нет высшего образования, и в детстве меня в театр не водили. Даже в школе не было никаких театральных кружков... Но вот бывает такое: человек живет — живет, а потом возникают какие-то жизненные испытания, и все меняется.
— Вы ведь еще и в «Корабелке» успели поучиться до того, как пришли поступать в ЛГИТМиК?
— После школы я поступил в Николаевский кораблестроительный институт. Никакие кружки и секции не посещал, гулять, в принципе, было неинтересно. Я, в общем, был «маменькиным сынком», и все время находился дома. И вот в этом Кораблестроительном институте в Николаеве пришлось оторваться от родителей, попасть в общагу, где тебя учат пить, курить, — такая суровая школа жизни. Когда я перевелся в Ленинградский кораблестроительный, то стал участвовать в студенческой самодеятельности. Основной нашей задачей было готовить праздники весны на Лоцманской, капустники.
— Вы поступили на курс к Георгию Александровичу Товстоногову. Что это за школа?
— Замечательная школа русской театральной традиции. Мне повезло, что я учился у Товстоногова. Школа — тот актерский инструмент, посредством которого вы эту жизнь и вскрываете. Я всегда воспринимаю себя в предлагаемых обстоятельствах — и как актер, и как зритель. Например,вот сейчас: я приехал на велосипеде, мне 50 лет, я выдвинут на «Софит». Все эти предлагаемые обстоятельства на меня воздействуют, и в этот момент я их изучаю и отслеживаю, как отслеживаю и изучаю вас. А школа дает инструменты, посредством которых я вас изучаю. Все это происходит непроизвольно.
— Когда вспоминаете своего учителя?
— Когда читаю какую-то пьесу или спектакль смотрю, всегда вспоминаю. Допустим, вот Някрошюса вы смотрели? «Песнь песней» — разве театр? По Товстоногову это называлось просто: «зачины». То есть вы берете четверостишие и на него придумываете историю.
— На вас влияет то, что вы — актер комедийный?
— Да, это имеет значение. Но комические актеры в жизни — люди тяжелые, трагические, потому что театр — это качели. Чем трагичнее человек в жизни, тем он будет смешнее на сцене. Через высмеивание своих трагических сторон он реализует себя и освобождается от комплексов... Искусство нам нужно для освобождения.
— Какая роль вам подходит для «освобождения»?
— Ну, допустим, все говорят, что я просто рожден для роли Иудушки в «Господах Головлевых». То есть Иудушка — это я. Я и сейчас разговариваю, как Иудушка! А в другой раз — как кто-то другой. Все зависит от того, кого я вижу перед собой.
— Вы считаетесь комедийным актером, но успели сыграть короля Лира, Креонта в «Антигоне». Что это был за опыт?
— Это были необходимые для меня роли. Креонта я играл в Театре «Перекресток», спектакль ставила немецкая команда. Необычный опыт: ты приходишь на репетицию, тебе выдается текст, а в нем расписано все, что ты должен делать, а вокруг — пустое пространство. Это совершенно другая школа. А Лира я сыграл в Нью-Йорке, в одном из off-бродвейских театров. Тоже важный для меня опыт.
— Вы примеряли на себя также роль театрального педагога...
— Я решил не заниматься преподаванием, потому что и жизнь, и театр не соответствуют нашим идиллическим представлениям о них. Вот ты их учишь — учишь, а на самом деле — обманываешь. Но если ты с первого курса начинаешь студентам показывать, каков театр на самом деле, то у них к третьему курсу уже вырабатывается цинизм. Это ведь дети, они еще нестойкие. У них еще нет мировоззрения, и им неинтересно задаваться вопросами: какова их схема мира? что такое душа? что происходит с человеком после смерти? Им неинтересно отвечать на самый главный вопрос — почему мы именно такие, а не другие? Нажмите, чтобы увидеть большую картинку
— В чем, по-вашему, состоит актерское призвание?
— Сейчас человек идет в театр в основном за развлечением. Он приходит развлекаться, а мы ему предлагаем духовную работу, и тогда у него слезы появляются, и эти слезы очищают его. Мы, актеры, — ассенизаторы, мы чистим душу. Актерское призвание — очищать и нести свет. Вы как бы заходите в комнату, включаете свет — и все становится видно, вот что такое свет. А студенты приходят не за этим. Они чисты, но их чистота — на уровне сентиментальности, это наивная чистота. Это влюбленность, а не любовь — я имею в виду любовь к профессии. Я очень рад, что пришел к Товстоногову, когда мне было уже тридцать лет, и у меня уже был жизненный опыт, и никакое разочарование не могло меня разуверить в святости искусства. Не должно быть разочарования в главном — что театр непобедим, театр свят. А мастер, помимо того что дает школу, выделывает еще и душу. Но это очень сложно.
— В одном интервью вы говорите, что «искусство — это легко», а получается, что не так уж легко...
— Искусство должно быть легким! Для мастера, для «выделывальщика» искусство — это сложно, а для зрителя оно должно быть легким! Так же, как Библия, которая на любом уровне доходит. Зритель приходит развлекаться, а мы в эту легкость спектаклей закладываем огромную сложность восприятия мира. А это — ох, как сложно! Но нельзя думать о том, что это сложно. Представьте, что случилось бы, если б каждая мать задумывалась, как сложно воспитать ребенка, — никто бы не рожал! Но все рожают, потому что наивны, и потому что любовь и жажда жизни пробивают все преграды (конечно, если это настоящая любовь).
— Вы когда-то сказали, что разговариваете в спектакле не только с партнером, но и со своим личным космосом. А это вам удается легко?
— Если вы играете по-настоящему и входите в роль, то возникает ощущение, что не вы играете, а на вас кто-то играет. Вы играете все вроде бы известное и вдруг замечаете, что возникают жесты и интонации, которые не были вами задуманы. Это то, по чему можно ощутить, что ты вдохновлен, и само это слово «вдохновение» родственно слову «вдох» и связано с понятием «душа». Значит, в момент вдохновения вы так развили свое ощущение роли, находитесь в таком эмоциональном потоке, что вдруг чувствуете, как из вас что-то произрастает. Вдохновение — то, что равняет меня с Господом. Человек именно так должен осознавать свою божественную природу. Вот зачем нам нужен театр. А смысл человеческой жизни как раз в том, чтобы приблизиться к Богу.
— Вам нравится, что вы знамениты?
— Нравится. И это ужасно. Я к этому привязан. Знаете, какой у меня сразу страх появляется при мысли: а вдруг слава уйдет?
— Если родственникам не нравится то, что вы сыграли, вы обижаетесь?
— Если я знаю, что человек не хочет меня унизить или обидеть, то я прислушиваюсь. Товстоногов предупреждал, что если к тебе подходит артист и говорит: «Потрясающе сыграл!» — знай, — это провал.
— Как вы относитесь к театральной критике?
— Если в Москве кто-то провалил спектакль, то уже на следующий день об этом будет написано. А у нас, например, никакой критики по поводу спектакля «Господа Г...» я еще не видел, хотя спектаклю уже год.
— Что вы сейчас репетируете? О чем мечтаете?
— Сейчас ничего не репетирую, и этому очень рад. Снимаюсь в кино. А мечта очень простая — стать медийным артистом: зарядиться в обойму, чтобы тебя вращали. Деньги нужны, нужна свобода, нужна слава, нужно, чтобы тебя потребляли. Это все ужасно пошло, но необходимо, чтобы быть независимым, свободным и чтобы тебя слушали.
— А о чем вы хотите рассказать?
— О своем пути.
Р.S. Лауреатом премии «Золотой софит-2005 в номинации «Лучшая мужская роль» назван актер С. Русскин. За роль Иудушки Головлева в спектакле «Господа Г...»
