O заслуженном артисте России Сергее Русскине написано немало. Он нередко дает интервью различным периодическим изданиям, радиостанциям и телевизионным каналам. Особенно часто темой этих бесед служат многочисленные кинофильмы с его участием, завоевавшие заслуженную популярность, а также его философские взгляды. Но нам хотелось расспросить Сергея о различных этапах его жизненного пути, о ролях, сыгранных на сцене и, конечно же, о всем том, что интересует и волнует артиста. В нашем интервью основное внимание было уделено именно этим, последним моментам, поэтому о работе С. Русскина в Театре Комедии мы почти не говорили. Так получилось и потому, что времени для беседы у нас было не очень много из-за подготовки артиста к премьере «Тени» Е. Шварца. Поскольку Сергей считает неправильным говорить о том, чего пока нет, то разговор на тему предстоящей премьеры не велся. И мы беседовали о том, как отличник из Кишинева, и не мечтавший о судьбе известного артиста, стал им…
— Сергей, кем Вы хотели стать в детстве?
— Я хотел стать математиком, физиком и вообще научным таким зубром, хотел заниматься наукой, фундаментально причем. Я хотел быть исследователем в этой области. Я думаю, что это — основные науки, базисные, теоретические. Мне очень нравилось решать задачи, я вообще был лучшим математиком в школе.
— Ваше поступление в Кораблестроительный институт этим было обусловлено?
— Нет, поступление в Кораблестроительный было обусловлено первым ударом по жизни, если это можно так назвать. Я вообще считаю, что весь путь человека напоминает бильярдный шар, который летит, и вот в какую стенку, или о какой еще шар он ударяется, от этого зависит, в какую сторону его развернет дальше. Вот в 10-м классе и произошло это самое первое мощное испытание в жизни, когда очень сильно развернуло меня, и с чего началось такое, как мне кажется, чувственное построение личности. До этого было, я бы сказал, логическое, ментальное, мыслительное. Ведь человек состоит из множества тел: физическое тело — это то, что мы видим, это грубое тело. Потом витальное тело — это то, что заставляет это физическое тело работать, это жизненная энергия, затем идет астральное тело — тело чувств, потом идет ментальное тело — тело мыслей. Это те тела, которые со смертью будут уничтожены, растворятся. А потом идут три тонких тела, которые остаются, они аккумулируют всю информацию о прожитой жизни и не могут растворяться. Это кармическое тело, оно аккумулирует всю информацию о том, что ты сделал, о чем ты думал в течение всей жизни, на уровне компьютера такого глобального. Потом следуют бутхическое тело и атмическое тело. (Эта тема была моим рефератом по философии, когда я заканчивал ассистентуру — стажировку при Театральной академии после выпуска.) И вот, в 10-м классе меня очень сильно развернуло, потому что до этого я был таким пай-мальчиком, круглым отличником, и жизнь моя была достаточно упорядочена, я был примерным первоклассником, октябренком. Я был первым ребенком в семье, поэтому меня очень любили. Я, как Обломов, впитал такое количество любви в своей юности, что после этого можно уже и не жить, потому что человек уже эту любовь реализовал, ему ничего не нужно, понимаете? Мне уже можно было ничего и не добиваться, ведь я был любимым ребенком, и мне все так удавалось, мною так гордились родители, потом я был председателем пионерской организации. Каждый год меня отправляли в «Артек», я, правда, не хотел уже тогда туда ездить, потому что и там мне приходилось работать. Если я ехал от области, то я должен был в эту область привезти кучу всяких грамот, поэтому я там не отдыхал, а продолжал свою общественную работу. Я был всегда на доске почета, постоянно после каждой четверти давали грамоты какие-то… Затем был секретарем комсомольской организации и лучшим выпускником школы. Это было в Кишиневе. И этот первый удар случился, когда я должен был получать золотую медаль. Причем я хочу вам сказать заранее, что я всем этим ударам, безусловно, очень благодарен, потому что они поворачивают сознание, и эти удары не случайны.
— Они нас учат…
— Да, они нас учат и ориентируют, что мы как-то неправильно жили, видно, все это время. Дело в том, что по ведической философии, которую я проповедую, карма человека, его поступки не записаны до 14 лет, потому что до этого возраста человек считается не вполне сознательным. А вот после 14 лет он должен разбираться в своей жизни, за все отвечать. Я думаю, за что я заплатил до 17 лет, за эти три года? Наверное, за эту истовую преданность комсомольским делам, за то, что я уже за три года очень сильно напитал Эго, потому что я был первым, и этим очень сильно гордился. Гордились прежде всего мои родители, и это подпитывало мое Эго, и вот это Эго надо было очень сильно ударить. И вот в 10-м классе, буквально накануне выпускного вечера, когда уже был куплен костюм с люрексом, — я помню, что это был фантастический новый костюм черный, с блестками, — в это время пришел из Комитета по образованию результат того, что очень долго там решали, насчет какой-то запятой. И вот наконец они решили, и по этой запятой мне поставили «четверку», и поэтому я не получил золотой медали. В связи с этим я не поехал в Москву, а я хотел поступать в МФТИ, тогда были модны такие, знаете — МАИ, МФТИ, физико-технические институты, они формировали базисных научных деятелей. И я испугался, потому что не мог терпеть второго поражения, мне нужна была хоть какая-нибудь победа, я должен был обязательно поступить, поэтому я поехал в самый элементарный близлежащий Николаевский Кораблестроительный институт, где впервые столкнулся с тем, что называется жизнь. А ведь если бы я поехал тогда в Москву, может быть, жизнь складывалась бы совершенно иначе. Я стал бы и там секретарем комсомольской организации и был бы сейчас уже на руководящих постах каких-нибудь партий. А так, меня вдруг поселяют в общежитии, где вместе со мной живут трое демобилизованных ребят, и они начинают просто-напросто учить меня жизни. То есть там я впервые начал курить, пить, они же меня и просветили, что существуют женщины и с ними нужно каким-то образом общаться. Можно сказать, что все основы жизни я получил не от родителей своих, такую, я имею в виду, сермяжную правду жизни. Да, действительно, меня в общежитии унижали, там пошла такая армейская школа, и вот это привело к тому, что и началось формирование астрального тела, тела чувств. Я там очень много пережил, очень много выплакал, перестрадал, и я думаю, что вот в этот момент и сформировалась природа будущего артиста. Хотя и в школе я занимался художественной самодеятельностью, читал, пел и, как приличный мальчик, учился играть на фортепиано, но это все равно считалось хобби, потому что стремился я к фундаментальной науке. А вот этот первый поворот перенаправил мою жизнь в область искусства, потому что в нем человек находит спасение, когда у него начинаются неприятности. Он может найти спасение, допустим, в вине, в наркотиках, но лучше всего он может найти ответы на все возникающие вопросы в искусстве. Поэтому я в него и кинулся, и там, в Николаеве, я поступил в народный театр, параллельно с учебой очень много играл, и там впервые пришло ощущение того, что, может быть, я стану артистом.
— Я знаю, что заканчивали Вы Кораблестроительный институт в Петербурге.
— Я попал в Питер из-за того, что меня очень быстро выгнали, потому что первые два курса я практически не учился. Я либо шатался по улицам, смотря фильмы, потому что только ими я мог питаться. Но у меня была очень сильная школьная база, и за счет этого я два года по инерции продержался, хотя и не посещал занятий. Педагоги меня, тем не менее, любили, потому что они понимали, что у молодого человека ломки. Но все же терпение лопнуло у них, и меня просто отчислили, вернее, они мне сделали академку. Папа был военным, и он приехал, у него были погоны на плечах, а тогда очень уважали военных, вот и решили пойти мне навстречу. И я вернулся в Кишинев, в академке поработал на заводе. Там тоже меня хорошо почистили, так сказать, промыли мозги по поводу моего Эго, поставили на место, чтобы я не зазнавался. Я там работал помощником автослесаря, мыл моторы всевозможные грязные … нормальная жизнь заводская, что ж тут такого? И потом я уже не мог возвращаться в Николаевский Кораблестроительный институт — к чему возвращаться? К старому, к тем товарищам, которые меня унижали, к боевикам бывшим? Хотя у меня ни к кому нет претензий. Я считаю, что все люди, которые появляются на нашем пути, это посланники, которые корректируют нашу жизнь. Поэтому я им очень благодарен, они научили меня уму-разуму, научили меня пить, курить, общаться с женщинами…
— Театр помог Вам в этот период?
— Театр пришел на помощь, потому что я просто погибал. Я не знал, как дальше жить, я падал, и если бы не театр, то, может быть, меня бы жизнь просто уничтожила. А раз я не хотел туда возвращаться, то надо было переводиться — куда? В Кораблестроительный институт. А Кораблестроительный институт был только в Санкт-Петербурге, то есть в Ленинграде, поэтому я перевелся в Ленинградский Кораблестроительный институт, и на первых порах пытался забыть о театре. Пытался бросить — надо было уважать родителей, а потом все равно опять театр вернулся, как спасение…
— В Молодежный театр Вы тоже попали на базе самодеятельного?
— Да, тогда как раз только создавался Молодежный театр, и нужны были кадры. Ведь Молодежный театр тогда организовался на базе студенческого, это театр-студия. Там совершенно другая жизнь, жизнь студийная, когда все свое время посвящаешь театру. Это затворничество, это монашеский образ жизни, то есть ты все время находишься в театре. Там репетиции начинались в 10 часов, после репетиций — еще какие-то репетиции, а на спектаклях ты все равно присутствуешь — занят ты, не занят, ты все равно смотришь каждый спектакль, потому что тогда была такая форма. Мы встречали зрителей, помогали им раздеваться, провожали на место, смотрели спектакль, после раздавали им ручки и бумагу, на которой они должны были написать свои отзывы об увиденном. Потом мы так же их одевали, провожали, говорили: «Всего доброго, до свидания», а отзывы относили художественному руководителю. Он прочитывал их, собирал всю труппу и делал разбор спектакля. Поэтому мы уходили где-то к последнему метро.
— Как же это совмещалось с учебой?
— Ну как вам сказать? Учился я плохо в Кораблестроительном институте, потому что я занимался театром. То есть какое-то время еще продержался, дав обещание родителям никогда больше не прикасаться к театру, но потом все равно я не выдержал, потому что нужно было как-то отвечать на вопросы жизни. Что такое любовь, первая влюбленность, как вести себя с женщиной? Что такое я? Зачем я пришел в этот мир? Почему я страдаю? Можно ли найти пути выхода из страдания, есть ли эти пути? Почему я должен умереть? Что будет со мной после смерти? Откуда я пришел в этот мир? Куда я уйду из этого мира? Это первые духовные вопросы, которые человек задает себе, он их должен задать. И без ответов на эти вопросы он не может называть себя человеком. Он просто животное, он ничем не отличается от него, потому что животное живет по четырем принципам: это сон, еда, совокупление и оборона. 99 процентов населения живет именно этими потребностями. Но когда эти вопросы человек начинает задавать, он должен на них отвечать посредством искусства. И тогда он начинает отличаться от животного, потому что у них нет искусства. Только человеческая форма способна постичь Бога, способна постичь высшую истину, животная форма ее не постигает. Человек должен задавать себе эти вопросы искренне, чтобы мурашки бегали по спине, так, чтобы он плакал, страдал, мучился от этих вопросов… Это важно, чтобы эти вопросы были искренни, тогда приходит ответ. Вот, поскольку такая была жизнь в Молодежном театре, нужны были кадры, именно студийные, безоговорочно преданные театру, одним из таких кадров стал я, потому что я, учась в Кораблестроительном институте, все свое время посвящал театру. То есть я тогда уже был монахом, монахом театра.
— И вот театр и помог Вам ответить на эти вопросы?
— Безусловно, да.
— Именно Молодежный театр?
— Нет, театр как таковой. Театр как сообщество людей, как культурная форма общения, безусловно, он отвечает на все эти вопросы. Конечно, это все равно светская культура, это развлечение, в основном, для большой массы людей. Они приходят для того, чтобы потреблять прелести для своего глаза, для уха, для ума. Понимаете? И только редкие люди приходят в театр, чтобы работать как зрители. Зрители — это тоже ведь искусство, это колоссальнейшее искусство, это работа — потому что ведь зритель должен в первую очередь сопереживать. И обычный человек ходит в театр, чтобы научиться этому качеству человеческому — сопереживанию, что отличает тоже его от животного. Потому что животное не сопереживает, оно живет на уровне инстинктов, оно живет на уровне «побеждает сильнейший, я должен убить, чтобы выжить», а человек понимает, что можно и убить другого и не выжить при этом, в духовном смысле погибнуть.
— Вы в Молодежном театре ведь проработали много лет?
— Я там проработал всего 6 лет, не так уж и много.
— Но там у Вас столько ролей…
— Там было много ролей, потому что я играл по 28-30 спектаклей в месяц. Я играл все время, каждый день я играл фактически, поскольку все должны быть на сцене, все должны участвовать в сегодняшней акции вечерней. Нет личной жизни, вся твоя жизнь — это театр. Немногие выдерживают подобный способ существования, тому есть масса примеров — студия Гротовского, школа Анатолия Васильева в Москве. Человек работает, а потом вдруг думает о том, что есть где-то, помимо театра, другая жизнь, то есть можно жить проблемами семьи, интимной жизнью, можно жить дружбой… И когда человек это понимает, начинает задумываться, он сразу становится изгоем, таких надо выгонять из студии, потому что они дестабилизируют обстановку в студии. В студии должны быть все монахами.
— Что Вам лично дали режиссеры, в том числе Малыщицкий?
— Малыщицкий — это прежде всего вот именно студийное отношение к театру, то есть безоговорочная, тотальная преданность, театральный фанатизм. Но фанаты замыкаются в театре, и они не видят окружающей жизни, то есть, у них нет воздуха. Все-таки человек должен выходить на улицу, общаться с другими людьми, у него должна быть какая-то часть жизни свободной, открытой, а студия — это секта, это замкнутая система. Они сами в себе, им никто не нужен. Им нужно само ощущение театра, любовь к театру. На сегодняшний день эта идея не может работать. Тогда студийная форма была способом ухода от реальности, потому что реальность была фальшивой, а сейчас реальность наша настолько открыта, мир становится распахнутым. Поскольку он распахнут, то и от театра требуют такой же распахнутости, поэтому сама идея студийности пропадает. То есть она может быть, конечно, как в любом религиозном течении может быть сектантство. Но диктатура должна быть добровольной, если же диктат навязывается, а человек хочет быть свободным, тогда это все исчезает.
— А почему Вы решили поступить именно на режиссерский факультет?
— Это было чисто формально. Дело в том, что в 24 года я пришел в Молодежный театр, и, 6 лет проработав — в 30 лет можно поступить на актерский? Конечно, нет. Но поскольку мне нужна была элементарно база театральная, то я вынужден был поступать только на режиссуру, потому что принимали в 30 лет только туда. У любого человека искусства должно быть базисное образование, он должен понимать контекст, в котором работает. Нужно быть профессионалом, нужно знать какие-то законы театра и их усвоить, и причем усвоить их психо-физиологически, на телесном уровне, то есть ты, как собака, должен быть натаскан. Актера натаскивают на действие. Я очень благодарен судьбе, что мне удалось вскочить в этот последний вагон Театральной академии, в последний вагон курса Товстоногова, потому что я получил, я убежден в этом, классическое фундаментальное театральное образование. И я могу работать с любым режиссером. Я могу работать, в принципе, и без режиссера, но не хочу этого делать. Меня сейчас на мякине не проведешь. Вульгарный режиссер-самозванец меня не проведет, потому что, если он не знает законов, то я сразу это пойму. И от многих проектов я отказывался только лишь благодаря тому, что я знаю законы построения театра.
— Бытует мнение, что актер – это не профессия, а скорее хобби или даже болезнь.
— Конечно, все актеры — это ненормальные люди, это безусловно. И это же все знают, только почему? Потому что они существуют в ненормальной ситуации. Актер вечером приходит и переступает барьер реальности. Он выходит в нереальную, в условную обстановку. Со стороны зрителю кажется, что вроде бы актер существует, что называется, органично на сцене, но на самом деле 4 года в актерском образовании как раз посвящены тому, чтобы ходить на сцене так, как ты ходишь в жизни, то есть быть органичным этой условности. Там все условно: там время условное, декорации условные, костюмы условные, там есть грим, там другой свет, там все другое. Какую-то часть жизни актер находится в другой реальности. Если бы у нас космонавты, допустим, 2-3 раза в месяц летали в космос, вы бы на них посмотрели, как бы они вообще выглядели. То же самое и актер, только не 2-3 раза в месяц вылетает в космос, в другую реальность, а …
— Каждый вечер…
— Ну не каждый вечер, а кому как повезет: кому сколько раз достаточно, потому что бывает, что и зашкаливает. Каждый актер должен знать свою дозу полетов, потому что бывает так, что кому-то достаточно десяти, а кому-то — и трех. Если 10 у того, кому положено 3, то у него крышка улетит, он будет ненормальным, поэтому ему нужно научиться вылетать и приземляться. Вот многие учатся вылетать, а приземляться не научаются. И для того, чтобы приземлиться, нужно уметь адаптироваться к обычной реальности — из нереальной ситуации попасть в обычную реальность. Для этого существуют определенные методы адаптации: для кого-то это алкоголь, для кого-то — курение, или секс, или релаксация, или медитация, для кого-то — это религия, а кто-то уже даже не замечает этого…
— То есть, как вышел, там так и остался…
— Кто-то — да, кто-то уже там все время находится, он уже там так и остается, совершенно справедливо. А кто-то туда, может быть, даже и не выходит. Думаю, что есть масса актеров, которые туда даже и не выходят, они на сцене, как и в жизни. Это не искусство. А искусство — это то, за чем следит зритель, за тем, как происходит перевоплощение, появляется другая плоть. Вот куда актер улетает — он улетает в другого человека. А если человек выходит и демонстрирует себя на сцене, он мне неинтересен сам по себе, мне интересен его персонаж. Но это философская проблема театра, можно говорить на эту тему бесконечно, и для многих актеров, может быть, и не следует на эту тему задумываться. Но мне это интересно исследовать.
— Помимо этих трудностей для артиста — вернуться к нормальному состоянию — какие еще трудности есть в Вашей жизни, обусловленные именно тем, что Вы артист, а не кто-то другой по профессии?
— Тут так: либо сплошные трудности, либо трудностей никаких, зависит от того, как ты к этому относишься. А основные трудности — это то, что ты полностью неадекватен к материальному миру, то есть к реальности ты не адаптирован, поэтому ты должен для себя внутренне решить, где ты больше живешь — в мире иллюзий, в мире выдуманном, в мире театра или в мире реальном. То есть опять же все зависит от того, насколько ты гибок к этому переходу между реальностью и ирреальностью. Когда-то меня это беспокоило — то, что я неадекватен к этому реальному миру, а сейчас меня это не беспокоит. Я просто произвел переоценку, сказал, что для меня важнее мир ирреальности, мир театра, а материальный мир меня не интересует как таковой, потому что в нем только сплошное страдание. Конечно, я его воспринимаю, но адаптированной душой, приспособленной к материальному миру. На самом деле, я это воспринимаю именно для того, чтобы это было почвой, раздумьем, болью и страданием меня в театре. Оно другое в реальной жизни, чем я испытывал раньше.
— Какое качество, на Ваш взгляд, должно быть в артисте главным?
— Темперамент, страсть. Если нет темперамента — дальше уже идти некуда. Он может быть открытым, скрытым, это уже его проблема. Все искусство построено на страсти, а вообще-то все искусство построено на сексе, потому что секс является ее самым мощным выражением. Искусство питается сексом. Тема искусства — это любовь. Это любовь к отечеству, к отеческим гробам, к любимой девушке, к матери, к родине… Любовь без страсти невозможна, значит, если у артиста ее нет, дальше уже разговаривать не о чем. Другое дело, какой это темперамент, скрытый, открытый, а ведь есть люди просто хладнокровные, как рыбы…
— А что самое трудное тогда в профессии артиста?
— Для меня трудное, с точки зрения моей актерской технологии, в работе непосредственно с режиссером — скорость переключения. То есть у меня приемистость, скорость включения нового по отношению к режиссеру слабая. А есть режиссеры, у которых скорость включения слабее, чем у меня. Поэтому сейчас я себя натаскиваю на гибкость, скорость включения — способность в единицу времени сыграть как можно больше переходов. Это первый момент. Второй момент — способность держать внимание зрителя на определенной дистанции, до перехода, потому что вся роль — она как трасса. Она как слалом, и чем интереснее роль, тем больше поворотов и тем выше скорость. А в слаломе чем интересна трасса — чем ты быстрее пройдешь ее, чем меньше заденешь флажков. То же самое и у нас, но способен ли ты не потерять цель до конца всей трассы? А не так, что ты быстро прошел первый поворот и как только залетел за флажок — и улетел вообще в канаву, и тебя уже не видно, и тебя уже понесло, и ты где-то вырулил там в конце, и уже на финишной прямой, только ты флажки все не прошел. Сейчас я испытываю проблему технологического актерского порядка: способен ли ты играть кроме эпизодов большие роли. Здесь есть проблемы, потому что большая роль — это другая техническая оснащенность. И еще такие проблемы, как большой зал: владеешь ли ты энергетикой, которая способна весь этот зал окунуть в тебя? Голосовой твой режим, выразительность твоя…
— Считаете ли Вы себя комедийным артистом? И есть ли какие-то тонкости именно в профессии комедийного артиста?
— Татьяна Сергеевна Казакова сказала, что я — не комедийный артист, я острохарактерный. Я думал, что такое — комедийный артист? Он смешон сам по себе, как человек, мне кажется. А острохарактерному надо еще постараться, ему гораздо сложнее, потому что он должен сперва характер поймать своего персонажа, а потом его заточить, чтобы он был кому-то интересен. А комедийному артисту ничего не надо, у него природа такая — он вышел, и уже смешно.
— Когда Вы пришли в ТК, а, как я понимаю, это был ввод, испытывали ли Вы какие-то особые трудности в связи с тем, что эту роль играл Сухоруков — известный артист?
— А я не видел, как он играл, не видел этого спектакля. И того количество репетиций, которое мне выделила Татьяна Сергеевна Казакова, было совершенно достаточно, чтобы сыграть так, как я это сыграл. А как уж это? Тут есть внутреннее ощущение, что ты вложился, а дальше — это уже не от тебя зависит, ты сделал все, что мог, нет ощущения бессовестности по отношению к этой роли. Хотя все зависит от твоего порога совести, он ведь может быть такой заниженный — что бы ты ни делал, все будет ощущение, что ты все сделал. У меня, как мне кажется, порог совести завышен, потому что я всегда страдаю по всяким мелочам: кого-то обидел, не так посмотрел, не так прошел, не поздоровался случайно. Но у меня нет основного порочного качества — я его называю так — я не способен унижать человека. У меня нет желания раздавить его, растоптать, состояться посредством его унижения, ведь многие так живут, они давят другого и на этом фоне сами возвышаются. И то, что у меня этого нет, природой заложено, за это спасибо маме с папой, Господу Богу и предыдущим воплощениям.
— Верите в реинкарнации?*
— Безусловно.
— Человека в человека или в другие существа тоже?*
— Во все живые существа: человека в человека, человека в животное, в насекомое. А всех живых существ 8 млн 400 тыс. форм, из них 400 тыс. человеческих форм. И через все мы прошли. А может быть, в какой-то форме мы неоднократно побывали, вот в человеческой, например. Нужно очень ценить то время, которое нам Господом выделено, когда мы находимся в нашей форме, потому что только человек способен осознать абсолютную истину, все остальные формы — неспособны. Мы же ее растрачиваем, мы в ней ведем себя, как в других видах. Фотомодель, допустим, выходит и демонстрирует свое тело. Значит, что в следующей жизни она будет деревом, потому что оно постоянно стоит в одном месте и демонстрирует себя. И мы с вами сейчас создаем условия для следующего воплощения. Чего ты добивался, но не успел реализовать, то и будет реализовано в следующей жизни. Если ты ел гнилую пищу, то ты будешь свиньей, потому что они едят все отбросы.
— А можно ли исправить это?
— Это и называется карма. Что это такое? Это причинно-следственная связь. То есть к тебе приходят поступки, и карма проявляется: через них, через встречи, через всё, что с тобой происходит. Это то, что было наработано, следствие каких-то предыдущих действий. И то, как ты сейчас какой-то поступок реализуешь, насколько ты движешься — либо вверх, либо вниз — по этой духовной лестнице, определяет твою карму. Чем больше степень добродетельных поступков, тем больше к тебе придет добродетельной кармы. Если ты низменно ведешь себя, тем более тебе придется раскручивать низменную карму. Но бывает так, что человек ведет себя низко, а ему ничего не бывает — в предыдущей жизни наработал. У него есть запас прочности, у него есть накопления, как в банке. И он их реализует в этой жизни. А изменить — как можно изменить? Только своей жизнью ты меняешь карму. Еще можно на высоком духовном уровне, когда карма просто-напросто дурная сжигается в том случае, когда ты обретаешь духовного учителя, когда ты получаешь инициацию. Но до этого еще нужно дойти, его нужно еще найти, этого духовного учителя. Ведь на каком мы уровне сейчас находимся, у нас даже нет такого учителя, мы как слепые котята, по жизни как шары катаемся. Лишь только когда мы обретем истинное знание, потом мы очистимся духовно, тогда и появляется духовный учитель, который говорит: «Я тебе даю посвящение, даю тебе мантру, дальше продолжай двигаться в том же направлении».
— Мне хотелось задать вопрос о Ваших увлечениях, но мы его уже достаточно освещаем… Еще хочу спросить Вас по поводу йоги. В каком-то интервью мне попалось, что Вы довольно усиленно ею занимались…
— Это было, да.
— Как сейчас у Вас дело с этим обстоит?
— Сейчас я практикую бхакти-йогу. Это йога преданного, любовного служения.
— И в чем она состоит?
— Она состоит в том, что каждым своим осознанным поступком я служу Господу. Я не принадлежу себе, я — слуга Господа, и я исполняю то, что Он хочет, чтобы я делал. Прежде всего, помнил о Нем, говорил о Нем, восхвалял Его, то есть делал то, чем мы занимались в духовном мире перед тем, как мы упали на этот уровень материального существования. До этого наша душа была в духовном мире, у нее там была своя форма, так называемая сварупа (это своя форма, истинная форма души). Там мы тоже занимались любовным преданным служением, мы обслуживали Господа, мы Ему служили в духовном мире. Сат-чит-ананда (вечность-знание-блаженство) и виграха (это форма) — вот характеристики духовного мира. Там было абсолютное знание, там была вечность, не было времени, то есть мы не рождались и не умирали. Мы там все время находились в своей форме и в постоянном счастье. Но в один прекрасный миг некоторый малый процент тех душ, которые там находятся, завидует Господу, и у них возникает мысль: «Почему я должен его обслуживать, я хочу, чтобы меня обслуживали. Я хочу, чтобы вокруг меня все крутилось, я не хочу крутиться вокруг него». Это называется «первая мысль падения», вот для них специально создается материальная вселенная, и они туда попадают. И здесь они хотят, чтобы все крутилось вокруг них. Прежде всего, за счет своих собственных наслаждений: «Я пришел в этот мир наслаждаться, я хочу, чтобы все услаждали меня посредством Эго, моего Я». Ложное Эго, ложное представление о себе характеризуется двумя понятиями: Я и Мое. «Я» — вот эта форма, я хочу, чтобы меня обслуживали посредством поцелуев, еды, славы, как хотите, сейчас буду выходить на сцену и упиваться своей формой. Вот это называется невежество, неправильное представление о себе. А преданное любовное служение заключается в том, что я говорю: «Мой дорогой Господь, это только тело, это физическое тело, которое рождается, стареет, болеет и умирает, оно мне не принадлежит. То, что мне принадлежит — это моя душа, которая просто в этом теле определенное количество времени находится, и я должен в этом теле, в материальном мире служить Тебе, то есть делать то, что Ты хочешь». А Он хочет, чтобы я все время о Нем помнил. Поэтому я выхожу на сцену и говорю себе: «Господи, это не я играю, это Ты играешь через меня, я Тебя обслуживаю, аплодисменты — Тебе, цветы — Тебе». Таким образом я избавляюсь от своего Эго.
— Йога помогает Вам в этом?
— Йога служит для того, чтобы убирать неправильное представление о себе. И тогда приходит так называемое самоосознание, а потом происходит самореализация, истинный контакт, приходит осознание того, что ты есть Душа. Как только это происходит, уже в этом теле, в этом мире это твое последнее воплощение, и с распадом этого тела душа твоя покидает эту тюрьму, материальную вселенную и возвращается обратно, получив колоссальнейший урок — вот этого падения, пребывания в материальной вселенной, и больше ты уже не падаешь. Это временно, но это путь, и другого нет. Это путь так называемой санатана-дхармы — изначальной природы человеческого существования, вечной религии, появившейся, как только возникла материальная вселенная. Есть временные религии — христианство, буддизм, мусульманство — данные для того, чтобы поддержать падающих. Но в конечном итоге все возвращается к истинной религии, к санатана-дхарме, к религии служения. И моя задача, владея этим знанием, передать его другим — посредством своей собственной жизни, то есть необязательно я должен идти в монастырь, у меня есть моя работа, профессия.
К сожалению, на этом нашу увлекательную беседу пришлось прервать — стрелки часов приближались к 19 часам, и Сергею надо было готовиться к спектаклю. В тот вечер шел «Мой вишневый садик», именно та пьеса, с которой и началась его работа в Театре Комедии. Мы не успели поговорить о многом: о ролях артиста в новых спектаклях, недавно поставленных на сцене театра Комедии, о театре «Русская антреприза имени А. Миронова», о его режиссерских работах, о других пристрастиях и увлечениях… Надеемся, что об этом Сергей Русскин расскажет нам при следующей встрече.
* — вопрос задан Дарьей Пичугиной, присутствовавшей при интервью — прим. редактора.
— Сергей, кем Вы хотели стать в детстве?
— Я хотел стать математиком, физиком и вообще научным таким зубром, хотел заниматься наукой, фундаментально причем. Я хотел быть исследователем в этой области. Я думаю, что это — основные науки, базисные, теоретические. Мне очень нравилось решать задачи, я вообще был лучшим математиком в школе.
— Ваше поступление в Кораблестроительный институт этим было обусловлено?
— Нет, поступление в Кораблестроительный было обусловлено первым ударом по жизни, если это можно так назвать. Я вообще считаю, что весь путь человека напоминает бильярдный шар, который летит, и вот в какую стенку, или о какой еще шар он ударяется, от этого зависит, в какую сторону его развернет дальше. Вот в 10-м классе и произошло это самое первое мощное испытание в жизни, когда очень сильно развернуло меня, и с чего началось такое, как мне кажется, чувственное построение личности. До этого было, я бы сказал, логическое, ментальное, мыслительное. Ведь человек состоит из множества тел: физическое тело — это то, что мы видим, это грубое тело. Потом витальное тело — это то, что заставляет это физическое тело работать, это жизненная энергия, затем идет астральное тело — тело чувств, потом идет ментальное тело — тело мыслей. Это те тела, которые со смертью будут уничтожены, растворятся. А потом идут три тонких тела, которые остаются, они аккумулируют всю информацию о прожитой жизни и не могут растворяться. Это кармическое тело, оно аккумулирует всю информацию о том, что ты сделал, о чем ты думал в течение всей жизни, на уровне компьютера такого глобального. Потом следуют бутхическое тело и атмическое тело. (Эта тема была моим рефератом по философии, когда я заканчивал ассистентуру — стажировку при Театральной академии после выпуска.) И вот, в 10-м классе меня очень сильно развернуло, потому что до этого я был таким пай-мальчиком, круглым отличником, и жизнь моя была достаточно упорядочена, я был примерным первоклассником, октябренком. Я был первым ребенком в семье, поэтому меня очень любили. Я, как Обломов, впитал такое количество любви в своей юности, что после этого можно уже и не жить, потому что человек уже эту любовь реализовал, ему ничего не нужно, понимаете? Мне уже можно было ничего и не добиваться, ведь я был любимым ребенком, и мне все так удавалось, мною так гордились родители, потом я был председателем пионерской организации. Каждый год меня отправляли в «Артек», я, правда, не хотел уже тогда туда ездить, потому что и там мне приходилось работать. Если я ехал от области, то я должен был в эту область привезти кучу всяких грамот, поэтому я там не отдыхал, а продолжал свою общественную работу. Я был всегда на доске почета, постоянно после каждой четверти давали грамоты какие-то… Затем был секретарем комсомольской организации и лучшим выпускником школы. Это было в Кишиневе. И этот первый удар случился, когда я должен был получать золотую медаль. Причем я хочу вам сказать заранее, что я всем этим ударам, безусловно, очень благодарен, потому что они поворачивают сознание, и эти удары не случайны.
— Они нас учат…
— Да, они нас учат и ориентируют, что мы как-то неправильно жили, видно, все это время. Дело в том, что по ведической философии, которую я проповедую, карма человека, его поступки не записаны до 14 лет, потому что до этого возраста человек считается не вполне сознательным. А вот после 14 лет он должен разбираться в своей жизни, за все отвечать. Я думаю, за что я заплатил до 17 лет, за эти три года? Наверное, за эту истовую преданность комсомольским делам, за то, что я уже за три года очень сильно напитал Эго, потому что я был первым, и этим очень сильно гордился. Гордились прежде всего мои родители, и это подпитывало мое Эго, и вот это Эго надо было очень сильно ударить. И вот в 10-м классе, буквально накануне выпускного вечера, когда уже был куплен костюм с люрексом, — я помню, что это был фантастический новый костюм черный, с блестками, — в это время пришел из Комитета по образованию результат того, что очень долго там решали, насчет какой-то запятой. И вот наконец они решили, и по этой запятой мне поставили «четверку», и поэтому я не получил золотой медали. В связи с этим я не поехал в Москву, а я хотел поступать в МФТИ, тогда были модны такие, знаете — МАИ, МФТИ, физико-технические институты, они формировали базисных научных деятелей. И я испугался, потому что не мог терпеть второго поражения, мне нужна была хоть какая-нибудь победа, я должен был обязательно поступить, поэтому я поехал в самый элементарный близлежащий Николаевский Кораблестроительный институт, где впервые столкнулся с тем, что называется жизнь. А ведь если бы я поехал тогда в Москву, может быть, жизнь складывалась бы совершенно иначе. Я стал бы и там секретарем комсомольской организации и был бы сейчас уже на руководящих постах каких-нибудь партий. А так, меня вдруг поселяют в общежитии, где вместе со мной живут трое демобилизованных ребят, и они начинают просто-напросто учить меня жизни. То есть там я впервые начал курить, пить, они же меня и просветили, что существуют женщины и с ними нужно каким-то образом общаться. Можно сказать, что все основы жизни я получил не от родителей своих, такую, я имею в виду, сермяжную правду жизни. Да, действительно, меня в общежитии унижали, там пошла такая армейская школа, и вот это привело к тому, что и началось формирование астрального тела, тела чувств. Я там очень много пережил, очень много выплакал, перестрадал, и я думаю, что вот в этот момент и сформировалась природа будущего артиста. Хотя и в школе я занимался художественной самодеятельностью, читал, пел и, как приличный мальчик, учился играть на фортепиано, но это все равно считалось хобби, потому что стремился я к фундаментальной науке. А вот этот первый поворот перенаправил мою жизнь в область искусства, потому что в нем человек находит спасение, когда у него начинаются неприятности. Он может найти спасение, допустим, в вине, в наркотиках, но лучше всего он может найти ответы на все возникающие вопросы в искусстве. Поэтому я в него и кинулся, и там, в Николаеве, я поступил в народный театр, параллельно с учебой очень много играл, и там впервые пришло ощущение того, что, может быть, я стану артистом.
— Я знаю, что заканчивали Вы Кораблестроительный институт в Петербурге.
— Я попал в Питер из-за того, что меня очень быстро выгнали, потому что первые два курса я практически не учился. Я либо шатался по улицам, смотря фильмы, потому что только ими я мог питаться. Но у меня была очень сильная школьная база, и за счет этого я два года по инерции продержался, хотя и не посещал занятий. Педагоги меня, тем не менее, любили, потому что они понимали, что у молодого человека ломки. Но все же терпение лопнуло у них, и меня просто отчислили, вернее, они мне сделали академку. Папа был военным, и он приехал, у него были погоны на плечах, а тогда очень уважали военных, вот и решили пойти мне навстречу. И я вернулся в Кишинев, в академке поработал на заводе. Там тоже меня хорошо почистили, так сказать, промыли мозги по поводу моего Эго, поставили на место, чтобы я не зазнавался. Я там работал помощником автослесаря, мыл моторы всевозможные грязные … нормальная жизнь заводская, что ж тут такого? И потом я уже не мог возвращаться в Николаевский Кораблестроительный институт — к чему возвращаться? К старому, к тем товарищам, которые меня унижали, к боевикам бывшим? Хотя у меня ни к кому нет претензий. Я считаю, что все люди, которые появляются на нашем пути, это посланники, которые корректируют нашу жизнь. Поэтому я им очень благодарен, они научили меня уму-разуму, научили меня пить, курить, общаться с женщинами…
— Театр помог Вам в этот период?
— Театр пришел на помощь, потому что я просто погибал. Я не знал, как дальше жить, я падал, и если бы не театр, то, может быть, меня бы жизнь просто уничтожила. А раз я не хотел туда возвращаться, то надо было переводиться — куда? В Кораблестроительный институт. А Кораблестроительный институт был только в Санкт-Петербурге, то есть в Ленинграде, поэтому я перевелся в Ленинградский Кораблестроительный институт, и на первых порах пытался забыть о театре. Пытался бросить — надо было уважать родителей, а потом все равно опять театр вернулся, как спасение…
— В Молодежный театр Вы тоже попали на базе самодеятельного?
— Да, тогда как раз только создавался Молодежный театр, и нужны были кадры. Ведь Молодежный театр тогда организовался на базе студенческого, это театр-студия. Там совершенно другая жизнь, жизнь студийная, когда все свое время посвящаешь театру. Это затворничество, это монашеский образ жизни, то есть ты все время находишься в театре. Там репетиции начинались в 10 часов, после репетиций — еще какие-то репетиции, а на спектаклях ты все равно присутствуешь — занят ты, не занят, ты все равно смотришь каждый спектакль, потому что тогда была такая форма. Мы встречали зрителей, помогали им раздеваться, провожали на место, смотрели спектакль, после раздавали им ручки и бумагу, на которой они должны были написать свои отзывы об увиденном. Потом мы так же их одевали, провожали, говорили: «Всего доброго, до свидания», а отзывы относили художественному руководителю. Он прочитывал их, собирал всю труппу и делал разбор спектакля. Поэтому мы уходили где-то к последнему метро.
— Как же это совмещалось с учебой?
— Ну как вам сказать? Учился я плохо в Кораблестроительном институте, потому что я занимался театром. То есть какое-то время еще продержался, дав обещание родителям никогда больше не прикасаться к театру, но потом все равно я не выдержал, потому что нужно было как-то отвечать на вопросы жизни. Что такое любовь, первая влюбленность, как вести себя с женщиной? Что такое я? Зачем я пришел в этот мир? Почему я страдаю? Можно ли найти пути выхода из страдания, есть ли эти пути? Почему я должен умереть? Что будет со мной после смерти? Откуда я пришел в этот мир? Куда я уйду из этого мира? Это первые духовные вопросы, которые человек задает себе, он их должен задать. И без ответов на эти вопросы он не может называть себя человеком. Он просто животное, он ничем не отличается от него, потому что животное живет по четырем принципам: это сон, еда, совокупление и оборона. 99 процентов населения живет именно этими потребностями. Но когда эти вопросы человек начинает задавать, он должен на них отвечать посредством искусства. И тогда он начинает отличаться от животного, потому что у них нет искусства. Только человеческая форма способна постичь Бога, способна постичь высшую истину, животная форма ее не постигает. Человек должен задавать себе эти вопросы искренне, чтобы мурашки бегали по спине, так, чтобы он плакал, страдал, мучился от этих вопросов… Это важно, чтобы эти вопросы были искренни, тогда приходит ответ. Вот, поскольку такая была жизнь в Молодежном театре, нужны были кадры, именно студийные, безоговорочно преданные театру, одним из таких кадров стал я, потому что я, учась в Кораблестроительном институте, все свое время посвящал театру. То есть я тогда уже был монахом, монахом театра.
— И вот театр и помог Вам ответить на эти вопросы?
— Безусловно, да.
— Именно Молодежный театр?
— Нет, театр как таковой. Театр как сообщество людей, как культурная форма общения, безусловно, он отвечает на все эти вопросы. Конечно, это все равно светская культура, это развлечение, в основном, для большой массы людей. Они приходят для того, чтобы потреблять прелести для своего глаза, для уха, для ума. Понимаете? И только редкие люди приходят в театр, чтобы работать как зрители. Зрители — это тоже ведь искусство, это колоссальнейшее искусство, это работа — потому что ведь зритель должен в первую очередь сопереживать. И обычный человек ходит в театр, чтобы научиться этому качеству человеческому — сопереживанию, что отличает тоже его от животного. Потому что животное не сопереживает, оно живет на уровне инстинктов, оно живет на уровне «побеждает сильнейший, я должен убить, чтобы выжить», а человек понимает, что можно и убить другого и не выжить при этом, в духовном смысле погибнуть.
— Вы в Молодежном театре ведь проработали много лет?
— Я там проработал всего 6 лет, не так уж и много.
— Но там у Вас столько ролей…
— Там было много ролей, потому что я играл по 28-30 спектаклей в месяц. Я играл все время, каждый день я играл фактически, поскольку все должны быть на сцене, все должны участвовать в сегодняшней акции вечерней. Нет личной жизни, вся твоя жизнь — это театр. Немногие выдерживают подобный способ существования, тому есть масса примеров — студия Гротовского, школа Анатолия Васильева в Москве. Человек работает, а потом вдруг думает о том, что есть где-то, помимо театра, другая жизнь, то есть можно жить проблемами семьи, интимной жизнью, можно жить дружбой… И когда человек это понимает, начинает задумываться, он сразу становится изгоем, таких надо выгонять из студии, потому что они дестабилизируют обстановку в студии. В студии должны быть все монахами.
— Что Вам лично дали режиссеры, в том числе Малыщицкий?
— Малыщицкий — это прежде всего вот именно студийное отношение к театру, то есть безоговорочная, тотальная преданность, театральный фанатизм. Но фанаты замыкаются в театре, и они не видят окружающей жизни, то есть, у них нет воздуха. Все-таки человек должен выходить на улицу, общаться с другими людьми, у него должна быть какая-то часть жизни свободной, открытой, а студия — это секта, это замкнутая система. Они сами в себе, им никто не нужен. Им нужно само ощущение театра, любовь к театру. На сегодняшний день эта идея не может работать. Тогда студийная форма была способом ухода от реальности, потому что реальность была фальшивой, а сейчас реальность наша настолько открыта, мир становится распахнутым. Поскольку он распахнут, то и от театра требуют такой же распахнутости, поэтому сама идея студийности пропадает. То есть она может быть, конечно, как в любом религиозном течении может быть сектантство. Но диктатура должна быть добровольной, если же диктат навязывается, а человек хочет быть свободным, тогда это все исчезает.
— А почему Вы решили поступить именно на режиссерский факультет?
— Это было чисто формально. Дело в том, что в 24 года я пришел в Молодежный театр, и, 6 лет проработав — в 30 лет можно поступить на актерский? Конечно, нет. Но поскольку мне нужна была элементарно база театральная, то я вынужден был поступать только на режиссуру, потому что принимали в 30 лет только туда. У любого человека искусства должно быть базисное образование, он должен понимать контекст, в котором работает. Нужно быть профессионалом, нужно знать какие-то законы театра и их усвоить, и причем усвоить их психо-физиологически, на телесном уровне, то есть ты, как собака, должен быть натаскан. Актера натаскивают на действие. Я очень благодарен судьбе, что мне удалось вскочить в этот последний вагон Театральной академии, в последний вагон курса Товстоногова, потому что я получил, я убежден в этом, классическое фундаментальное театральное образование. И я могу работать с любым режиссером. Я могу работать, в принципе, и без режиссера, но не хочу этого делать. Меня сейчас на мякине не проведешь. Вульгарный режиссер-самозванец меня не проведет, потому что, если он не знает законов, то я сразу это пойму. И от многих проектов я отказывался только лишь благодаря тому, что я знаю законы построения театра.
— Бытует мнение, что актер – это не профессия, а скорее хобби или даже болезнь.
— Конечно, все актеры — это ненормальные люди, это безусловно. И это же все знают, только почему? Потому что они существуют в ненормальной ситуации. Актер вечером приходит и переступает барьер реальности. Он выходит в нереальную, в условную обстановку. Со стороны зрителю кажется, что вроде бы актер существует, что называется, органично на сцене, но на самом деле 4 года в актерском образовании как раз посвящены тому, чтобы ходить на сцене так, как ты ходишь в жизни, то есть быть органичным этой условности. Там все условно: там время условное, декорации условные, костюмы условные, там есть грим, там другой свет, там все другое. Какую-то часть жизни актер находится в другой реальности. Если бы у нас космонавты, допустим, 2-3 раза в месяц летали в космос, вы бы на них посмотрели, как бы они вообще выглядели. То же самое и актер, только не 2-3 раза в месяц вылетает в космос, в другую реальность, а …
— Каждый вечер…
— Ну не каждый вечер, а кому как повезет: кому сколько раз достаточно, потому что бывает, что и зашкаливает. Каждый актер должен знать свою дозу полетов, потому что бывает так, что кому-то достаточно десяти, а кому-то — и трех. Если 10 у того, кому положено 3, то у него крышка улетит, он будет ненормальным, поэтому ему нужно научиться вылетать и приземляться. Вот многие учатся вылетать, а приземляться не научаются. И для того, чтобы приземлиться, нужно уметь адаптироваться к обычной реальности — из нереальной ситуации попасть в обычную реальность. Для этого существуют определенные методы адаптации: для кого-то это алкоголь, для кого-то — курение, или секс, или релаксация, или медитация, для кого-то — это религия, а кто-то уже даже не замечает этого…
— То есть, как вышел, там так и остался…
— Кто-то — да, кто-то уже там все время находится, он уже там так и остается, совершенно справедливо. А кто-то туда, может быть, даже и не выходит. Думаю, что есть масса актеров, которые туда даже и не выходят, они на сцене, как и в жизни. Это не искусство. А искусство — это то, за чем следит зритель, за тем, как происходит перевоплощение, появляется другая плоть. Вот куда актер улетает — он улетает в другого человека. А если человек выходит и демонстрирует себя на сцене, он мне неинтересен сам по себе, мне интересен его персонаж. Но это философская проблема театра, можно говорить на эту тему бесконечно, и для многих актеров, может быть, и не следует на эту тему задумываться. Но мне это интересно исследовать.
— Помимо этих трудностей для артиста — вернуться к нормальному состоянию — какие еще трудности есть в Вашей жизни, обусловленные именно тем, что Вы артист, а не кто-то другой по профессии?
— Тут так: либо сплошные трудности, либо трудностей никаких, зависит от того, как ты к этому относишься. А основные трудности — это то, что ты полностью неадекватен к материальному миру, то есть к реальности ты не адаптирован, поэтому ты должен для себя внутренне решить, где ты больше живешь — в мире иллюзий, в мире выдуманном, в мире театра или в мире реальном. То есть опять же все зависит от того, насколько ты гибок к этому переходу между реальностью и ирреальностью. Когда-то меня это беспокоило — то, что я неадекватен к этому реальному миру, а сейчас меня это не беспокоит. Я просто произвел переоценку, сказал, что для меня важнее мир ирреальности, мир театра, а материальный мир меня не интересует как таковой, потому что в нем только сплошное страдание. Конечно, я его воспринимаю, но адаптированной душой, приспособленной к материальному миру. На самом деле, я это воспринимаю именно для того, чтобы это было почвой, раздумьем, болью и страданием меня в театре. Оно другое в реальной жизни, чем я испытывал раньше.
— Какое качество, на Ваш взгляд, должно быть в артисте главным?
— Темперамент, страсть. Если нет темперамента — дальше уже идти некуда. Он может быть открытым, скрытым, это уже его проблема. Все искусство построено на страсти, а вообще-то все искусство построено на сексе, потому что секс является ее самым мощным выражением. Искусство питается сексом. Тема искусства — это любовь. Это любовь к отечеству, к отеческим гробам, к любимой девушке, к матери, к родине… Любовь без страсти невозможна, значит, если у артиста ее нет, дальше уже разговаривать не о чем. Другое дело, какой это темперамент, скрытый, открытый, а ведь есть люди просто хладнокровные, как рыбы…
— А что самое трудное тогда в профессии артиста?
— Для меня трудное, с точки зрения моей актерской технологии, в работе непосредственно с режиссером — скорость переключения. То есть у меня приемистость, скорость включения нового по отношению к режиссеру слабая. А есть режиссеры, у которых скорость включения слабее, чем у меня. Поэтому сейчас я себя натаскиваю на гибкость, скорость включения — способность в единицу времени сыграть как можно больше переходов. Это первый момент. Второй момент — способность держать внимание зрителя на определенной дистанции, до перехода, потому что вся роль — она как трасса. Она как слалом, и чем интереснее роль, тем больше поворотов и тем выше скорость. А в слаломе чем интересна трасса — чем ты быстрее пройдешь ее, чем меньше заденешь флажков. То же самое и у нас, но способен ли ты не потерять цель до конца всей трассы? А не так, что ты быстро прошел первый поворот и как только залетел за флажок — и улетел вообще в канаву, и тебя уже не видно, и тебя уже понесло, и ты где-то вырулил там в конце, и уже на финишной прямой, только ты флажки все не прошел. Сейчас я испытываю проблему технологического актерского порядка: способен ли ты играть кроме эпизодов большие роли. Здесь есть проблемы, потому что большая роль — это другая техническая оснащенность. И еще такие проблемы, как большой зал: владеешь ли ты энергетикой, которая способна весь этот зал окунуть в тебя? Голосовой твой режим, выразительность твоя…
— Считаете ли Вы себя комедийным артистом? И есть ли какие-то тонкости именно в профессии комедийного артиста?
— Татьяна Сергеевна Казакова сказала, что я — не комедийный артист, я острохарактерный. Я думал, что такое — комедийный артист? Он смешон сам по себе, как человек, мне кажется. А острохарактерному надо еще постараться, ему гораздо сложнее, потому что он должен сперва характер поймать своего персонажа, а потом его заточить, чтобы он был кому-то интересен. А комедийному артисту ничего не надо, у него природа такая — он вышел, и уже смешно.
— Когда Вы пришли в ТК, а, как я понимаю, это был ввод, испытывали ли Вы какие-то особые трудности в связи с тем, что эту роль играл Сухоруков — известный артист?
— А я не видел, как он играл, не видел этого спектакля. И того количество репетиций, которое мне выделила Татьяна Сергеевна Казакова, было совершенно достаточно, чтобы сыграть так, как я это сыграл. А как уж это? Тут есть внутреннее ощущение, что ты вложился, а дальше — это уже не от тебя зависит, ты сделал все, что мог, нет ощущения бессовестности по отношению к этой роли. Хотя все зависит от твоего порога совести, он ведь может быть такой заниженный — что бы ты ни делал, все будет ощущение, что ты все сделал. У меня, как мне кажется, порог совести завышен, потому что я всегда страдаю по всяким мелочам: кого-то обидел, не так посмотрел, не так прошел, не поздоровался случайно. Но у меня нет основного порочного качества — я его называю так — я не способен унижать человека. У меня нет желания раздавить его, растоптать, состояться посредством его унижения, ведь многие так живут, они давят другого и на этом фоне сами возвышаются. И то, что у меня этого нет, природой заложено, за это спасибо маме с папой, Господу Богу и предыдущим воплощениям.
— Верите в реинкарнации?*
— Безусловно.
— Человека в человека или в другие существа тоже?*
— Во все живые существа: человека в человека, человека в животное, в насекомое. А всех живых существ 8 млн 400 тыс. форм, из них 400 тыс. человеческих форм. И через все мы прошли. А может быть, в какой-то форме мы неоднократно побывали, вот в человеческой, например. Нужно очень ценить то время, которое нам Господом выделено, когда мы находимся в нашей форме, потому что только человек способен осознать абсолютную истину, все остальные формы — неспособны. Мы же ее растрачиваем, мы в ней ведем себя, как в других видах. Фотомодель, допустим, выходит и демонстрирует свое тело. Значит, что в следующей жизни она будет деревом, потому что оно постоянно стоит в одном месте и демонстрирует себя. И мы с вами сейчас создаем условия для следующего воплощения. Чего ты добивался, но не успел реализовать, то и будет реализовано в следующей жизни. Если ты ел гнилую пищу, то ты будешь свиньей, потому что они едят все отбросы.
— А можно ли исправить это?
— Это и называется карма. Что это такое? Это причинно-следственная связь. То есть к тебе приходят поступки, и карма проявляется: через них, через встречи, через всё, что с тобой происходит. Это то, что было наработано, следствие каких-то предыдущих действий. И то, как ты сейчас какой-то поступок реализуешь, насколько ты движешься — либо вверх, либо вниз — по этой духовной лестнице, определяет твою карму. Чем больше степень добродетельных поступков, тем больше к тебе придет добродетельной кармы. Если ты низменно ведешь себя, тем более тебе придется раскручивать низменную карму. Но бывает так, что человек ведет себя низко, а ему ничего не бывает — в предыдущей жизни наработал. У него есть запас прочности, у него есть накопления, как в банке. И он их реализует в этой жизни. А изменить — как можно изменить? Только своей жизнью ты меняешь карму. Еще можно на высоком духовном уровне, когда карма просто-напросто дурная сжигается в том случае, когда ты обретаешь духовного учителя, когда ты получаешь инициацию. Но до этого еще нужно дойти, его нужно еще найти, этого духовного учителя. Ведь на каком мы уровне сейчас находимся, у нас даже нет такого учителя, мы как слепые котята, по жизни как шары катаемся. Лишь только когда мы обретем истинное знание, потом мы очистимся духовно, тогда и появляется духовный учитель, который говорит: «Я тебе даю посвящение, даю тебе мантру, дальше продолжай двигаться в том же направлении».
— Мне хотелось задать вопрос о Ваших увлечениях, но мы его уже достаточно освещаем… Еще хочу спросить Вас по поводу йоги. В каком-то интервью мне попалось, что Вы довольно усиленно ею занимались…
— Это было, да.
— Как сейчас у Вас дело с этим обстоит?
— Сейчас я практикую бхакти-йогу. Это йога преданного, любовного служения.
— И в чем она состоит?
— Она состоит в том, что каждым своим осознанным поступком я служу Господу. Я не принадлежу себе, я — слуга Господа, и я исполняю то, что Он хочет, чтобы я делал. Прежде всего, помнил о Нем, говорил о Нем, восхвалял Его, то есть делал то, чем мы занимались в духовном мире перед тем, как мы упали на этот уровень материального существования. До этого наша душа была в духовном мире, у нее там была своя форма, так называемая сварупа (это своя форма, истинная форма души). Там мы тоже занимались любовным преданным служением, мы обслуживали Господа, мы Ему служили в духовном мире. Сат-чит-ананда (вечность-знание-блаженство) и виграха (это форма) — вот характеристики духовного мира. Там было абсолютное знание, там была вечность, не было времени, то есть мы не рождались и не умирали. Мы там все время находились в своей форме и в постоянном счастье. Но в один прекрасный миг некоторый малый процент тех душ, которые там находятся, завидует Господу, и у них возникает мысль: «Почему я должен его обслуживать, я хочу, чтобы меня обслуживали. Я хочу, чтобы вокруг меня все крутилось, я не хочу крутиться вокруг него». Это называется «первая мысль падения», вот для них специально создается материальная вселенная, и они туда попадают. И здесь они хотят, чтобы все крутилось вокруг них. Прежде всего, за счет своих собственных наслаждений: «Я пришел в этот мир наслаждаться, я хочу, чтобы все услаждали меня посредством Эго, моего Я». Ложное Эго, ложное представление о себе характеризуется двумя понятиями: Я и Мое. «Я» — вот эта форма, я хочу, чтобы меня обслуживали посредством поцелуев, еды, славы, как хотите, сейчас буду выходить на сцену и упиваться своей формой. Вот это называется невежество, неправильное представление о себе. А преданное любовное служение заключается в том, что я говорю: «Мой дорогой Господь, это только тело, это физическое тело, которое рождается, стареет, болеет и умирает, оно мне не принадлежит. То, что мне принадлежит — это моя душа, которая просто в этом теле определенное количество времени находится, и я должен в этом теле, в материальном мире служить Тебе, то есть делать то, что Ты хочешь». А Он хочет, чтобы я все время о Нем помнил. Поэтому я выхожу на сцену и говорю себе: «Господи, это не я играю, это Ты играешь через меня, я Тебя обслуживаю, аплодисменты — Тебе, цветы — Тебе». Таким образом я избавляюсь от своего Эго.
— Йога помогает Вам в этом?
— Йога служит для того, чтобы убирать неправильное представление о себе. И тогда приходит так называемое самоосознание, а потом происходит самореализация, истинный контакт, приходит осознание того, что ты есть Душа. Как только это происходит, уже в этом теле, в этом мире это твое последнее воплощение, и с распадом этого тела душа твоя покидает эту тюрьму, материальную вселенную и возвращается обратно, получив колоссальнейший урок — вот этого падения, пребывания в материальной вселенной, и больше ты уже не падаешь. Это временно, но это путь, и другого нет. Это путь так называемой санатана-дхармы — изначальной природы человеческого существования, вечной религии, появившейся, как только возникла материальная вселенная. Есть временные религии — христианство, буддизм, мусульманство — данные для того, чтобы поддержать падающих. Но в конечном итоге все возвращается к истинной религии, к санатана-дхарме, к религии служения. И моя задача, владея этим знанием, передать его другим — посредством своей собственной жизни, то есть необязательно я должен идти в монастырь, у меня есть моя работа, профессия.
К сожалению, на этом нашу увлекательную беседу пришлось прервать — стрелки часов приближались к 19 часам, и Сергею надо было готовиться к спектаклю. В тот вечер шел «Мой вишневый садик», именно та пьеса, с которой и началась его работа в Театре Комедии. Мы не успели поговорить о многом: о ролях артиста в новых спектаклях, недавно поставленных на сцене театра Комедии, о театре «Русская антреприза имени А. Миронова», о его режиссерских работах, о других пристрастиях и увлечениях… Надеемся, что об этом Сергей Русскин расскажет нам при следующей встрече.
* — вопрос задан Дарьей Пичугиной, присутствовавшей при интервью — прим. редактора.
