Представляют лабораторию ООГО «Российский фонд культуры» и Учреждение культуры Санкт-Петербургский театр имени Андрея Миронова.
Делимся обсуждением экспертного жюри.
В. ФУРМАН: Ануй написал это в драме, в 43-м году. Очень непростая мысль здесь лежит. В отношениях между героями очень психологически непростой процесс происходит. Перфоманс мне очень нравится. Я люблю это всё. История с буквами на спине очень убедительна. Вы держите от начала до конца. Но нужно найти верное сочетание, может, это немецкий театр нам в помощь. Отсюда и костюмы вырастают. Красную рубаху нужно заменить. Нужно думать в сторону эклектики, 43-й год, сегодняшний день. Так вот, возвращаясь к основе. Существования в процессе драматическом мне не хватило. Мне не хватило переходов. Это психологический театр. Когда ты уходишь в эмоцию, это промахивается всё. Как и всегда, всё упирается в разбор, в исследование автора. Нужно понять, почему он написал это, что это был за человек. Франция того времени, фашизм, культурные веяния того времени… Что влияло на человека, почему он так написал, а не иначе? Это всё имеет значение. Необходима работа с автором и разбор, психологический разбор диалога между героями, мне кажется, на это надо обратить внимание, а так, в целом, все эти ходы хорошие. Прекрасные актёрские работы!
Е. КИРИЛЛОВА: На мой взгляд, мизансцена превалировала над смыслом. И знаете, почему? Потому что всё, что есть в движении, сказано, и так или иначе любое движение глаз воспринимает, и глаз, естественно, свои впечатления впечатывает в мозг, и так далее, и так далее, и это всегда запоминается, но там есть ещё такая часть пробы, как слово, и слово по сравнению с тем, какие пробы сделало тело, уступает. Оно уступает в чём? Оно, во-первых, однотонно, всё, что бы ни происходило, оно всё немного склонно к истерии и к невнятности. Это звук, который телом не освоен. То, что там смыслово, это интересно смотреть, а воспринимать это очень мелодраматично и снижает уровень темы. Потому что тема трагическая, любая трагедия, она живёт в трёх временах. Она живёт в настоящем, в будущем, причём будущее, как ни странно, очень сомкнуто с прошлым. Прошлое — это сейчас наше настоящее. И в этом смысле само качество произнесения должно каким-то образом не стирать то, что нашёл телесно, а хотя бы до этого же уровня доходить. А в этом плане гласные не осуществляют длительность, они очень временами короткие и смятые, а согласные неумелые, как будто нет умения произнести до конца слова. Когда мы поём, мы же знаем тональность, в которой мы поём, и сами себя можем ловить на фальши. Мы сами себе осуществляем самокоррекцию. Когда уже вы начали посыпать друг друга песком, мне стало неловко, больно за вас. И при этом, я рада, что я это посмотрела, потому что есть в этом живая какая-то проба. Большое спасибо, и я очень рада, что и вы попробовали работать с таким сложным материалом, и поняли, что это не такое лёгкое дело.
С. ШОЛОХОВ: Мне показалось, что, действительно, очень удачно выбран контрапункт между пафосом и комическими нотками. И, может быть, его немножко надо усилить, может быть, Антигоне надо в каком-то месте говорить громче, наверху, когда вы были на лестнице и говорили, я плохо слышал слова. Так, мне кажется, что у вас очень сильная работа. Она просто запомнилась каждым кадром, можно сказать. Я, если после спектакля или фильма запоминаю кадры, для меня это знак того, что удача состоялась. Потому что, если я выхожу после просмотра и ничего не помню, то, значит, это так себе. А здесь я практически каждый кадр могу восстановить в своей памяти. И меня заинтересовали костюмы героев, начиная от охранников, кончая этим странным верёвочным костюмом у Елены Калининой. Он прекрасно сочетался с мехами Креонта. Я вас поздравляю с отличной работой.
А. ЛИБАБОВ: Мне понравилось почти исключительно всё. Я согласен с предыдущим оратором, что не монотонность, а взятый физиологический фальцет немножко был излишним. Мне здесь нравятся перформативные части. Есть в этом какая-то «адасинщина» [А. Адасинский]. Всё актёрские работы понравились. Миша раскрылся, трое главных героев — все молодцы. Но для двух часов, допустим, надо перепады физиологические убрать немножечко. Да и для сорока минут многовато натурализма.
Н. ФИССОН: У меня гигантская благодарность. Первое, потому что я считаю, что это совсем не детская работа, и это взрослое высказывание, и это очень серьёзно для меня прозвучало. Мне очень понравилось, что это мышление не просто картинкой, а мышление динамикой киношного высказывания. Какие-то мелочи тронули до глубины души: каменный лев, роняющий слёзы… Меня очень это подкупило, это было красиво. Образность, которая задана здесь, очень мощная. И я не увидела в этом «адасиновщины» абсолютно. Для меня это совершенно самобытный подход. Фигуры, которые встают и превращаются в каменные статуи… Очень много ассоциативного ряда во всём: в выходе с цветами, с охранниками, которые выносят тело. Очень сильные актёрские работы. И охранники, их игра, и попытка выйти на юмор. Мне очень понравилось, что есть контрапункт трагедии и линия с иронией, в эту сторону можно уйти ещё больше. Это как раз то, что ближе к нам — уйти в «либабовщину» и в «фиссоновщину». Когда я смотрела эскиз, я боялась иногда за актёров, на лестнице постоянно была вода и песок, но все справились. Здесь суперрезультат, потому что я понимаю, что не было постановщика пластики, хотя на будущее он нужен, я понимаю, что всего было десять репетиций, и это катастрофически мало. Я очень напряглась, когда мне сказали, что я должна буду смотреть «Антигону», но эта вещь сегодня очень актуальна у вас, это Ж. Ануй, и очень совпадает с сегодняшним днём, гениальный выбор материала. Он настолько влетает в сегодняшний день, и всё, что проживается, настолько точно, что это просто попадание в десятку. Я уверена, что это крутейшая работа может стать, если до конца докрутить эту историю, чтобы это выходило на невероятную высоту, почти, что называется, греческую, шикарной историей.
А. ПЛАТУНОВ: Есть такая история, когда при всех «но», начиная с замечания, которое мы услышали из уст высочайшего профессионала Евгении Ивановны, есть ещё история поколенческая. Не услышит, может быть, из другого поколения человек, что за этими как бы претензиями к каким-то формальным вещам есть даже внутренняя осторожность по отношению к сути того, что происходило. Потому что это действительно очень современно. Из всего, что мы видели, это самое актуальное, но, конечно, при всех «но», главное, человек сегодня должен говорить — человек вот этого возраста — говорить о том, что его волнует, потому что для этого мы приходим в театр. Когда человек берёт пьесу Чехова, и начинает мне что-то пытаться рассказать про девятнадцатый век… Поверьте, я про него знаю намного больше. А вот про то, что тебя волнует сегодня… Это безусловное достоинство этого эскиза.
С намётками на костюмы, на пространство, как это будет начинаться и как будет заканчиваться, с массой находок не только режиссёрских, но и сценографических, с замечательно сыгранными ролями. Антигона — это чудесно! Вы бы вообще могли молчать, только вот эти глаза ваши — и всё, мне достаточно! Всё сказано этими глазами, понимаете? Здесь много шероховатостей, всё неровно. Но так и должно быть! Всё здесь должно тревожить и не должно быть идеально. Чтобы зритель выходил с таким чувством, будто что-то здесь не так. Поздравляю, это талант, да что тут говорить, молодцы, спасибо.
Делимся обсуждением экспертного жюри.
В. ФУРМАН: Ануй написал это в драме, в 43-м году. Очень непростая мысль здесь лежит. В отношениях между героями очень психологически непростой процесс происходит. Перфоманс мне очень нравится. Я люблю это всё. История с буквами на спине очень убедительна. Вы держите от начала до конца. Но нужно найти верное сочетание, может, это немецкий театр нам в помощь. Отсюда и костюмы вырастают. Красную рубаху нужно заменить. Нужно думать в сторону эклектики, 43-й год, сегодняшний день. Так вот, возвращаясь к основе. Существования в процессе драматическом мне не хватило. Мне не хватило переходов. Это психологический театр. Когда ты уходишь в эмоцию, это промахивается всё. Как и всегда, всё упирается в разбор, в исследование автора. Нужно понять, почему он написал это, что это был за человек. Франция того времени, фашизм, культурные веяния того времени… Что влияло на человека, почему он так написал, а не иначе? Это всё имеет значение. Необходима работа с автором и разбор, психологический разбор диалога между героями, мне кажется, на это надо обратить внимание, а так, в целом, все эти ходы хорошие. Прекрасные актёрские работы!
Е. КИРИЛЛОВА: На мой взгляд, мизансцена превалировала над смыслом. И знаете, почему? Потому что всё, что есть в движении, сказано, и так или иначе любое движение глаз воспринимает, и глаз, естественно, свои впечатления впечатывает в мозг, и так далее, и так далее, и это всегда запоминается, но там есть ещё такая часть пробы, как слово, и слово по сравнению с тем, какие пробы сделало тело, уступает. Оно уступает в чём? Оно, во-первых, однотонно, всё, что бы ни происходило, оно всё немного склонно к истерии и к невнятности. Это звук, который телом не освоен. То, что там смыслово, это интересно смотреть, а воспринимать это очень мелодраматично и снижает уровень темы. Потому что тема трагическая, любая трагедия, она живёт в трёх временах. Она живёт в настоящем, в будущем, причём будущее, как ни странно, очень сомкнуто с прошлым. Прошлое — это сейчас наше настоящее. И в этом смысле само качество произнесения должно каким-то образом не стирать то, что нашёл телесно, а хотя бы до этого же уровня доходить. А в этом плане гласные не осуществляют длительность, они очень временами короткие и смятые, а согласные неумелые, как будто нет умения произнести до конца слова. Когда мы поём, мы же знаем тональность, в которой мы поём, и сами себя можем ловить на фальши. Мы сами себе осуществляем самокоррекцию. Когда уже вы начали посыпать друг друга песком, мне стало неловко, больно за вас. И при этом, я рада, что я это посмотрела, потому что есть в этом живая какая-то проба. Большое спасибо, и я очень рада, что и вы попробовали работать с таким сложным материалом, и поняли, что это не такое лёгкое дело.
С. ШОЛОХОВ: Мне показалось, что, действительно, очень удачно выбран контрапункт между пафосом и комическими нотками. И, может быть, его немножко надо усилить, может быть, Антигоне надо в каком-то месте говорить громче, наверху, когда вы были на лестнице и говорили, я плохо слышал слова. Так, мне кажется, что у вас очень сильная работа. Она просто запомнилась каждым кадром, можно сказать. Я, если после спектакля или фильма запоминаю кадры, для меня это знак того, что удача состоялась. Потому что, если я выхожу после просмотра и ничего не помню, то, значит, это так себе. А здесь я практически каждый кадр могу восстановить в своей памяти. И меня заинтересовали костюмы героев, начиная от охранников, кончая этим странным верёвочным костюмом у Елены Калининой. Он прекрасно сочетался с мехами Креонта. Я вас поздравляю с отличной работой.
А. ЛИБАБОВ: Мне понравилось почти исключительно всё. Я согласен с предыдущим оратором, что не монотонность, а взятый физиологический фальцет немножко был излишним. Мне здесь нравятся перформативные части. Есть в этом какая-то «адасинщина» [А. Адасинский]. Всё актёрские работы понравились. Миша раскрылся, трое главных героев — все молодцы. Но для двух часов, допустим, надо перепады физиологические убрать немножечко. Да и для сорока минут многовато натурализма.
Н. ФИССОН: У меня гигантская благодарность. Первое, потому что я считаю, что это совсем не детская работа, и это взрослое высказывание, и это очень серьёзно для меня прозвучало. Мне очень понравилось, что это мышление не просто картинкой, а мышление динамикой киношного высказывания. Какие-то мелочи тронули до глубины души: каменный лев, роняющий слёзы… Меня очень это подкупило, это было красиво. Образность, которая задана здесь, очень мощная. И я не увидела в этом «адасиновщины» абсолютно. Для меня это совершенно самобытный подход. Фигуры, которые встают и превращаются в каменные статуи… Очень много ассоциативного ряда во всём: в выходе с цветами, с охранниками, которые выносят тело. Очень сильные актёрские работы. И охранники, их игра, и попытка выйти на юмор. Мне очень понравилось, что есть контрапункт трагедии и линия с иронией, в эту сторону можно уйти ещё больше. Это как раз то, что ближе к нам — уйти в «либабовщину» и в «фиссоновщину». Когда я смотрела эскиз, я боялась иногда за актёров, на лестнице постоянно была вода и песок, но все справились. Здесь суперрезультат, потому что я понимаю, что не было постановщика пластики, хотя на будущее он нужен, я понимаю, что всего было десять репетиций, и это катастрофически мало. Я очень напряглась, когда мне сказали, что я должна буду смотреть «Антигону», но эта вещь сегодня очень актуальна у вас, это Ж. Ануй, и очень совпадает с сегодняшним днём, гениальный выбор материала. Он настолько влетает в сегодняшний день, и всё, что проживается, настолько точно, что это просто попадание в десятку. Я уверена, что это крутейшая работа может стать, если до конца докрутить эту историю, чтобы это выходило на невероятную высоту, почти, что называется, греческую, шикарной историей.
А. ПЛАТУНОВ: Есть такая история, когда при всех «но», начиная с замечания, которое мы услышали из уст высочайшего профессионала Евгении Ивановны, есть ещё история поколенческая. Не услышит, может быть, из другого поколения человек, что за этими как бы претензиями к каким-то формальным вещам есть даже внутренняя осторожность по отношению к сути того, что происходило. Потому что это действительно очень современно. Из всего, что мы видели, это самое актуальное, но, конечно, при всех «но», главное, человек сегодня должен говорить — человек вот этого возраста — говорить о том, что его волнует, потому что для этого мы приходим в театр. Когда человек берёт пьесу Чехова, и начинает мне что-то пытаться рассказать про девятнадцатый век… Поверьте, я про него знаю намного больше. А вот про то, что тебя волнует сегодня… Это безусловное достоинство этого эскиза.
С намётками на костюмы, на пространство, как это будет начинаться и как будет заканчиваться, с массой находок не только режиссёрских, но и сценографических, с замечательно сыгранными ролями. Антигона — это чудесно! Вы бы вообще могли молчать, только вот эти глаза ваши — и всё, мне достаточно! Всё сказано этими глазами, понимаете? Здесь много шероховатостей, всё неровно. Но так и должно быть! Всё здесь должно тревожить и не должно быть идеально. Чтобы зритель выходил с таким чувством, будто что-то здесь не так. Поздравляю, это талант, да что тут говорить, молодцы, спасибо.
