Смоктуновский позже говорил: «Не верьте, что на войне не страшно, это страшно всегда. А храбрость состоит в том, что тебе страшно, а ты должен преодолеть животный ужас и идти вперёд, и ты это делаешь».
«Поразительно, но до сих пор каждый мирный день воспринимается мною как чудесный подарок судьбы, хотя я об этом специально и не думаю, но обязательно временами мелькнёт мысль: ты живой. У всех, кто прошёл войну и терял своих лучших товарищей, есть острое ощущение того, что жить надо достойно», — Зиновий Гердт.
«Службу начинал в 24-м корпусном артиллерийском полку. Утром, как положено, проходил службу молодого бойца, а вечером участвовал в подготовке программ армейского ансамбля», — говорил он.
«По виду тех, кто уже воевал, было ясно — тут жарко. Окопались. Силища на нас шла — не сосчитать. Почти вся дивизия полегла, от нашего взвода человек шесть или восемь в живых осталось. Основную тяжесть войны несла пехота... Сами понятия фронта и тыла относительны. Если пули противника доставали нас на излёте и вязли в шинели, не задевая тела, — мы, пехота, уже считали себя в тылу... Я помню свой первый бой, в котором из нас, сорока двух человек, осталось в живых четырнадцать. Я ясно вижу, как падал, убитый наповал, мой друг Алик Рафаевич. Он учился во ВГИКе, хотел стать кинооператором, но не стал…», — вспоминал Папанов.
«Первого убитого невозможно забыть. Смерть на войне, казалось бы, не должна потрясать. Но каждый раз это потрясало», — Юрий Никулин.
«По-настоящему мужественно рассчитаться с войной, как это сделали Астафьев и Никулин, я не смог. Хотя, наверное, надо было. Но кое-что мы сделали с Алесем Адамовичем в “Блокадной книге”. Когда мы приходили к блокадникам, начиналась истерика. Они не могли рассказывать. Они нас выгоняли, а потом звонили, просили вернуться. Они хотели избавиться от этого. Это все было ужасно», — Даниил Гранин.
«Королькевич всю блокаду пробыл в Ленинграде, выходя каждый вечер на сцену неотапливаемой Александринки, в здании которой всю войну проработал Театр музыкальной комедии. Потеряв однажды продуктовые карточки, чудом выжил, написал впоследствии очень трогательную книгу рассказов о блокадной жизни “А музы не молчали...”», — РД о Королькевиче.
«Моего брата призвали в армию. Он старше меня на 7 лет, я уже училась в школе. Я только-только поступила в хореографическое училище. Он утром, я ещё лежала в кровати, подошёл ко мне, положил рядом шесть фарфоровых слоников и книжку с подписью: “Татьяна, становись хорошей балериной. Твой брат, Владимир”. Больше я его не видела. Он погиб в войну, в первые дни. Ему было 20 лет».
«Родители провожали меня в эвакуацию на Урал — я уезжала вместе с хореографическим училищем. Накануне, 2 июля, у меня был день рождения. Я сладкоежка и помню, что ещё в поезде доедала какие-то конфеты и складывала в карманы фантики».
«Каждый час, прожитый во время войны теми, кто был со мной рядом, и мной лично, был подчинен одной цели… Я отчетливо это помню: все действия, поступки, мысли, заботы людей были направлены на то, чтобы дожить до победы. Когда началась война, мне было 13 лет. Девчонка я была, конечно, но желания спрятаться, устраниться от войны, не возникло ни на секунду. Мой отец был военным врачом, и он всегда мне говорил: “Ты — дочь офицера. А русский офицер всегда душу отдает Богу, сердце — даме, жизнь — Отечеству, а честь — никому”. Я это очень хорошо запомнила», — Элина Быстрицкая.
«Мы, рожденные в 1938 году, после окончания войны пошли в первый класс, не слишком шикарно одетые, но старались быть всегда опрятными» и «В четырёхлетнем возрасте, при падении бомбы, я был страшно оглушён и напуган. После этого у меня нарушилась речь. В школе меня освобождали от экзаменов. Всё детство тётя таскала меня по специальным врачам и логопедам, но радикального излечения не наступало — моя дикция до сих пор весьма специфична»
Со встречи с Д. Граниным: «Я выступаю сегодня не как писатель, а как солдат..., — сказал 95-летний Гранин. — Солдаты должны воевать с солдатами, война — это чисто солдатское дело, а здесь был заслан голод, который воевал вместо солдат».
Со встречи с отцом Ю. Никулина и актёром А. Папановым: «Анатолий Дмитриевич рассказывает, а я думаю, каким страшным опытом была для него война, ранение. И как талантливо он смог этот опыт отразить в своих драматических ролях: генерал Серпилин в фильме “Живые и мёртвые” Столпера, Дубинский в “Белорусском вокзале” Смирнова. А последний фильм Папанова, “Холодное лето пятьдесят третьего”!»